Жребий Рубикона. Чингиз Абдуллаев

Тихоновна. Она очень переживает из-за смерти брата. Мы все очень переживаем, – вздохнула она.

      – У вас были хорошие отношения?

      – Замечательные. Он был настоящим мужчиной, – снова вздохнула она, – во всех смыслах этого слова.

      – Вы перешли сюда из другого института?

      – Да. Николай Тихонович сам меня пригласил.

      – Вы были знакомы с вашей предшественницей? С госпожой Дичаровой.

      – Нет. Она ушла до того, как я сюда пришла. Пришлось учиться на ходу. Сначала было сложно. Потом приспособилась.

      – Вы были здесь в тот день, когда скоропостижно скончался Николай Тихонович, – напомнил Дронго, – вы можете вспомнить, кто именно к нему заходил?

      – Последней к нему заходила его жена, – сразу поменяла тон Офелия. – Я говорила об этом Раисе Тихоновне.

      – И ему сразу стало плохо?

      – Нет, не сразу. Через несколько минут. Он позвонил и попросил принести валидол. Я так удивилась. Перезвонила в отдел кадров, там у нас начальник отдела с больным сердцем, попросила принести валидол. Когда я вошла в кабинет, Николай Тихонович уже лежал на полу. Я так перепугалась, бросилась к нему, попыталась ему помочь. Но он был уже без сознания. Я сразу вызвала «Скорую помощь», позвала Ростома Нугзаровича. Он сидел у Николая Тихоновича почти больше часа. Он и прибежал, чтобы помочь. Даже пытался сделать искусственное дыхание. Но уже ничего не помогало.

      Она поправила прическу.

      – Вы можете показать его кабинет? – неожиданно попросил Дронго.

      – Конечно. Только вы ничего не трогайте. Это сейчас кабинет Ростома Нугзаровича. Он будет очень недоволен, если узнает, что я разговаривала с вами без его разрешения. И тем более, если узнает, что я пустила вас сюда, пока его не было.

      – Он не узнает, – успокоил Офелию Дронго, – если вы сами не скажете, то мы обещаем ничего не говорить.

      – Идемте. – Она поднялась и прошла в кабинет директора.

      Оба напарника двинулись следом за ней. Кабинет был большой, метров на семьдесят. Просторный, залитый светом из трех больших окон. Тяжелый массивный стол, кожаное кресло. Длинный стол для заседаний, рассчитанный на восемнадцать человек. В углу мягкие кресла и столик. Одну стену занимали шкафы с книгами. За спиной директора тоже находились шкафы с книгами.

      – У него была комната отдыха? – спросил Дронго.

      – Нет, – ответила Офелия, – никогда не было. И у работавшего здесь много лет Льва Абрамовича Старжинского тоже не имелась.

      – Он лежал на полу? – спросил Дронго, осматриваясь в кабинете.

      – Да. Рядом со столом, – показала Офелия, – и еще у него был ослаблен узел галстука. Видимо, он почувствовал себя плохо. Но уже не сумел позвать меня на помощь.

      – Он лежал за столом или перед столом?

      – Справа от стола, – вспомнила Офелия, – в той стороне.

      – Из какого стакана он обычно пил?

      – У него были свои чашки с блюдцем. Подарок немцев. Из саксонского фарфора.

      – Это были его личные чашки?

      – Их