Ложь. Петр Краснов

С какого года в партии?..

      Угрюмый человек повел плечами, тяжело вздохнул и молчал.

      – Да ты, товарищ, не стесняйся. Я тебя насквозь вижу. Луганский?.. Злые глаза опустились к земле.

      – С какого года?..

      – С 1914-го, – рывком, со злобой, выплюнул тот.

      – Выходи!

      Конвой, следовавший за комендантом, схватил вышедшего и толкнул его в сторону. Арчаков пошел дальше.

      – Коммунист?..

      – Ваше благородье, – кричали сзади, – это ж Файнштейн… самой он коммунист. Он нас и мутил супротив вас идти, и Ягодка с ним, вот он, Ягодка, третий с флангу стоит – обои коммунисты. Выходи, брат, Ягодка, чего там бузу разводить, братву подводить. Он, Ягодка-то, ишшо когда, в царское время, при Государе Ампираторе, этим самым на заводе занимался…

      Быстро и легко шел отбор. Ловкая, хорошо пригнанная одежда, кожаные куртки, добротные сапоги, злые лица, угрюмо сосредоточенные, безнадежные, выдавали коммунистов.

      Комендант остановился против невысокого, длиннорукого парня, неуклюже одетого в солдатскую шинель. У него были курчавые черные волосы, и бледное, смертною бледностью покрытое лицо, с большими, умными черными глазами. Глаза эти то загорались мрачным огнем, то погасали, и тогда лютая тоска была в них.

      – С какого года? – касаясь стиком груди задрожавшего мелкою дрожью человека, спросил Арчаков.

      – Ни с какого, – последовал быстрый ответ. – Никогда в партии не был, и всею душою сочувствую добровольцам.

      – Вы его, братцы, знаете?..

      Красноармейцы загудели:

      – Вовсе мы его не знаем…

      – Никогда такого не видали…

      – Откеля взялся, приблудился, не знамо, не ведомо…

      – Он и на человека не похож…

      – Чистый жид…

      – Какой-сь то, кубыть, из скубентов…

      – Ночью к нам откуда-то втиснулся…

      – Наша рота пестрая, всего третий день из деревни… Мы билизованы вовсе недавно…

      – Ты кто такой?

      – Артист.

      – И коммунист, конечно?..

      Спрашиваемый пожал плечами. По его опухшему, белому лицу текли крупные капли пота:

      – Ну, когда вы лучше моего знаете…

      – Фамилия?..

      – Бродский.

      – Громкая фамилия!.. Выходи!

      – Бож-жа мой!.. Да зачем я буду выходить, когда я вовсе ни в чем не виноватый? Ну, они тоже забирают. Они с ружьями, с наганами, разве я могу какое сопротивление оказывать?.. Какой я коммунист? Я даже, может быть, такой же коммунист, как и вы…

      – Выходи!..

      – Господин полковник! Да зачем так?.. Так, ведь, вы же белые?.. Должна же у вас быть справедливость? Вы не большевики какие-нибудь?.. Вы спросите госпожу Могилевскую, так она вам скажет, чи я коммунист, чи нет?

      Арчаков еще раз внимательно, с головы до ног, осмотрел Бродского. Он колебался. В этом некрасивом, нескладном еврее не было той трусливой наглости, по которой он угадывал, всегда без ошибки, коммунистов… Большие, черные, с поволокой, глаза,