Жаворонки ночью не поют. Идиллия Дедусенко

дышавший прямо в ухо. Она рванулась из его рук:

      – Пустите меня!

      Лейтенант ослабил хватку, но не отпустил. Его лицо исказилось гневом:

      – Строишь тут из себя! Да меня, может, убьют через несколько дней!

      – Отпустите немедленно! – опять рванулась Зойка.

      – Да иди, иди! – лейтенант разжал руки. – Сидят тут за нашей спиной! Ещё и не скажи ничего.

      Зойка так живо сейчас всё это представила, что даже содрогнулась от унизительного чувства, охватившего её тогда и вновь остро пережитого. Но сильнее всего её уязвили слова лейтенанта о том, что она сидит за его спиной. И все они тут, в тылу, живут, работают, учатся, даже танцуют только потому, что где-то на фронте вот такие лейтенанты ходят в разведку, сидят в окопах, стреляют и сами могут в любую минуту «схватить пулю», как он выразился.

      Зойка уже почти оправдала лейтенанта. Он преподал ей важный урок, обнажив самый главный закон: жизнь равна жизни. Почему именно этот лейтенант должен снова идти на фронт и, может быть, погибнуть, а она остаться? Разве её жизнь лучше, ценнее?

      – Ты чего молчишь? – спросил Паша.

      Зойка немного помедлила и ответила тоже вопросом:

      – Паша, ты хочешь на фронт?

      – Ещё как.

      – Так почему не идёшь?

      – Не берут. Мы с Генкой уже ходили в военкомат.

      – И что?

      – Выгнали, что же ещё.

      – Значит, меня тоже выгонят, – констатировала Зойка.

      – Ещё как.

      – Так почему они нас обвиняют?

      Паша не понимал, кто кого и в чём обвиняет, но догадался, что перемена в настроении у неё связана с этим.

      – Да никто нас не обвиняет. Кто-то чепуху смолол, а ты слушаешь. Скоро и нам разрешат.

      Паша на миг представил себе, как Зойка сидит в мокром окопе и дрожит от холода или пытается вынести с поля боя раненого и не может сдвинуть его с места, потому что тоненькая и слабенькая. Она и сейчас мерзнет в своём стареньком пальтишке, вон как вжала голову в поднятый воротник, пытаясь укрыться от ветра. Может, предложить пробежаться, чтобы она согрелась?

      – Давай наперегонки, – сказал Паша.

      – Давай!

      Около Зойкиного дома они остановились. Зойка поспешно юркнула в калитку и, обернувшись, сказала:

      – Ты всё-таки за Ритой сходи. Нечего дуться на неё из-за солдата. Он, может, завтра на фронт уйдёт, и его там убьют.

      Паша опешил. Зойка говорила спокойно, рассудительно, но именно этот тон больше всего задевал его: она волнуется за Риту, за солдата, а до него, до Пашки, ей и дела нет. Паша несколько секунд постоял у закрытой калитки, услышал, как Зойка застучала в дверь, и пошёл в школу. Ещё полчаса назад ему казалось, что он решительно освободился от привычной опеки над Ритой, но сейчас начало одолевать беспокойство за неё. Солдаты как пришли строем, так и уйдут, а Рите придется идти одной по тёмным улицам.

      Когда Паша вернулся в школу, Рита уже прощалась с солдатами, которых командир построил, чтобы увести с вечера вместе с оркестром. Увидев Пашу, Рита примирительно