Феникс. Эдуард Арбенов

Вернулся с усмешкой на губах. Растормошил впавшего в забытье лейтенанта.

      – Я так и думал.

      – Что? – не догадался лейтенант.

      – Он слепой…

      – Кто?

      – Певец этот. Фугас сжег глаза. Туман перед ним. Но скоро и тумана не будет…

      Лейтенант прикусил губы. Отвернулся. Он попытался скрыть боль. Снова, как и от песни, спазмы сжимали горло.

      – Только петь и осталось. – Круглолицый покачал головой, давая этим понять, что судьба казаха решена. – Конвоиры пристрелят его на дороге…

      – Замолчи!

      Смолк покорно и занял свое место на склоне бугорка, ближе к солнцу. Зажмурился, наслаждаясь теплом. Он уже засыпал, когда лейтенант тихо произнес:

      – Отдашь ему мою пайку хлеба…

      5

      Седьмой и восьмой день прошли в покое. Солнце согревало. Они уже привыкли к ласке, обсушились. Ожили вроде.

      Никто их не трогал. Никто не приходил в лагерь, если не считать утреннего визита бородача с кобылой, вечернего посещения автоматчиков, сопровождавших баланду и хлеб.

      А на девятый день хлынул дождь. Похолодало. Зашумел, загудел ветер. Люди собрались в кучу, в самом центре, как в ту первую ночь. С дождем пришли тоска и тревога. И не случайно…

      Только начало лить, как подкатил грузовик, немцы вроде ждали ненастья, или это просто совпало. Ворота распахнулись, и человек двенадцать автоматчиков вбежали во двор лагеря. Прозвучала уже почти забытая команда:

      – Ауф штеен!

      И еще торопливее:

      – Ауф! Ауф!

      Кто-то в плаще, с пистолетом на ремне закричал по-русски:

      – Строиться! Быстро!

      Они, пленные, все-таки плохо усвоили автоматизм. Вернее, еще не усвоили. Весь смысл был в том, чтобы мгновенно исполнять волю приказывающего и уже не отклоняться, не нарушать ритма, не отставать. Не усвоили, поэтому их пинали ногами, били прикладами, подталкивали руганью. Главное, сами немцы торопились, навязывали какой-то неестественно бешеный, нервозный темп. В нем все дрожало от тупого напряжения.

      Позже лейтенант понял – это система. Это психологический прием, сминающий волю человека.

      Сейчас пленные бежали, возбужденные внезапностью приказа и угрозами. Они строились около унтера, как вешка обозначавшего голову колонны. Их разбивали по трое в ряду.

      – Где слепой?.. – зашептал лейтенант стоявшему рядом. – Где слепой?

      Он оказался в седьмом ряду. Лейтенант поменялся местом с соседом сзади, потом так же со следующим и стал у плеча слепого.

      – Держись за меня. Войди в серединку. Не останавливайся в дороге.

      На лице казаха лежал страх. А может, и не страх, а решимость. Он сказал с болью:

      – Лучше я останусь… Здесь…

      – Расстреляют.

      – Пусть…

      Помолчал и добавил:

      – Все равно ведь.

      И он подался влево. Из колонны.

      – Стой!

      Сначала прошептал лейтенант. Потом крикнул унтер:

      – Хальт!

      Две, нет, шесть рук втиснули певца в строй.