Сотрудник ЧК. Александр Александрович Лукин

фронтовиков спали, не раздевшись, на кроватях.

      Длинный, худой и добродушный начальник караула Ващенко, увидев Лешку, засмеялся:

      — Ага, засадили горобца за железные прутья, а ему бы летать да летать!.. Ничего, ординарец, привыкай к дисциплине, така солдатская доля. Ну, сидай и слухай, яка у тебе буде служба…

      Через час Лешка уже стоял часовым у входа в гостиницу.

      Издалека, с запада, катился орудийный гул. Там, на подступах к Херсону, было настоящее дело. Там дрались насмерть черноморские матросы, там были Костюков и Пахря, с которыми Лешка успел сдружиться за это время…

      А в городе пусто, безлюдно. Ветер нес пыль и песок по притихшим улицам. Редко показывались прохожие. Они шли торопливо, прижимаясь к домам, и испуганно оглядывались каждый раз, когда вздрагивала земля, донося тяжелый артиллерийский удар…

      За то время, что Лешка стоял на посту, если не считать запыленных, падающих от усталости ординарцев, к штабу подошло всего несколько человек.

      Двое крестьян — один бородач в зимней шапке, другой, помоложе, белобрысый, веснушчатый и вислогубый — спросили:

      — Де тут бильшевики, яки керують всим дилом?

      Оказалось, что они приехали на баркасах из Алешек, привезли продовольствие и обратным ходом могут захватить раненых.

      Лешка направил их в канцелярию штаба.

      Заплаканная старая женщина пришла узнать о судьбе своих сыновей. Всхлипывая, прикрывая платком морщинистый рот, она жаловалась Лешке, что вот «ушли ее лайдаки, не сказавшись, а теперь неведомо, вернутся или нет. Где тут начальство, которое знает?..»

      Лешка сказал, что из начальства сейчас никого нет, все ушли на передовую, а сыновья женщины в свое время вернутся, пусть не плачет.

      Женщина спросила:

      — А ты кто, сынок, будешь?

      — Часовой я, — ответил Лешка, — штаб охраняю.

      — Вот и моих бы поставили, — вздохнула женщина, — они отчаянные…

      — Идите, мамаша, домой, — сказал Лешка. — Слышите: стреляют.

      И она ушла.

      Потом из-за угла, из Успенского переулка, появился коренастый парень в длинной гимназической шинели и фуражке, заломленной, по моде старшеклассников, на манер бескозырки. Он вскользь глянул на Лешку и перешел на другую сторону улицы. Лешка узнал его: это был Виктор Марков, учившийся с ним в одной гимназии на класс старше.

      «Чего шляется? — подумал Лешка, проводив его глазами. — Революционер лабазный…»

      В гимназии Марков считался силачом и всегда бывал заводилой в драках. Отец его имел мельницу за Днепром и речную баржу. После революции дела Маркова-старшего пошли худо, и он куда-то исчез из города, а Виктор остался в Херсоне с матерью. Лешка иногда встречал его на митингах. Виктор носил черную косоворотку и, случалось, даже выступал с речами от партии социалистов-революционеров. Язык у него был хорошо подвешен; он умел сыпать красивыми словами о спасении революции от анархии и большевиков.

      Перейдя улицу, Марков вдруг словно вспомнил что-то, повернулся и направился