Охота на охотников. Валерий Поволяев

без крови, – Аронов стер рукой противный липкий пот, проступивший на лбу. – Машину замывать не придется. Он со страхом и уважением глянул на приятеля: – Вот что значит опыт!

      Каукалов хрипло, полной грудью вздохнул, также стер пот со лба.

      В следующий миг он вскинулся от резкого автомобильного гудка, оглушившего его, отпрянул в сторону, ударился головой о стекло, тоскливо выматерился, но быстро сообразил, в чем дело, вцепился рукой в воротник пиджака «голубого», дернул на себя, заваливая обмякшее тяжелое тело. Автомобильный рев, способный встревожить полрайона, прекратился.

      – Фу! – Аронов невольно схватился за сердце. – Так ведь и родимчик может случиться.

      А все было просто – «голубой», сползая неуправляемым телом под колонку руля, лбом вдавился в выпуклое посеребренное блюдце сигнала.

      Каукалов не выдержал и со всего маху ударил мертвеца по голове.

      – Тебе, Илюшк, придется кастетом обзавестись. Только кастетом можно размозжить голову человеку и не оставить никаких следов.

      – А может, лучше камень в кармане держать? – опасливо выдохнул Аронов. – Тюк по темени – и нет товарища!

      – Кастет, – упрямо повторил Каукалов. – Камень может из пальцев выскользнуть, и тогда ты сам получишь по темени.

      – Кастет, так кастет, – сник Илюшка, скосил глаза на труп.

      – Все, мотаем отсюда, – Каукалов ухватил «голубого» за шиворот, стянул с сиденья. Не выдержав, прикрикнул на напарника: – Чего сидишь? Помоги!

      Набережная по-прежнему была пуста – ни одной машины. Когда «голубого» перебросили на заднее сиденье, Каукалов успокоился, вытащил из кармана пачку «мальборо», закурил. Покосился на убитого, «удобно разлегшегося» на заднем сиденье, опять ощутил, как внутри у него жарким костром вспыхнула ненависть к этому человеку.

      Он понял, что все свои жертвы – и прошлые, и нынешние, и будущие – отныне станет ненавидеть. За то, что они есть. Видимо, таков закон «большой дороги». А он теперь человек с «большой дороги».

      – Обыщи этого балеруна! – приказал он Аронову. – У таких артистов из погорелого театра обычно с собою бывают доллары.

      Аронов, влажнея глазами, брезгливо, двумя пальцами, оттянул у «голубого» лацкан пиджака и засунул руки в карман. Пошарил там. Лицо его посветлело:

      – Есть!

      В кармане действительно оказались доллары – баксы, как их звал московский люд, – восемь бумажек по пятьдесят долларов каждая. Аронов извлек еще какое-то удостоверение, хотел было присовокупить к пачке долларов, но Каукалов остановил:

      – Не надо! Пусть будет с ним.

      Аронов с сожалением сунул удостоверение обратно, потом выдернул снова, открыл:

      – А знаешь, ты угадал – он действительно балерун.

      – Что, в Большом театре работает?

      – В Большом, – Аронов пошарил в другом кармане, нашел какой-то картонный пропуск, сунул обратно. – Надо же, а наших родных, деревянных, ни копейки.

      – Все. Поехали, – повелительно произнес