Два мира (сборник). Владимир Зазубрин

было тянуться, а теперь – к черту всех! Сами с усами!

      Петин обнял Мотовилова за талию.

      Нам и дня не осталось

      Производства ожидать.

      С высоты аэроплана

      На всех теперь нам начихать.

      Оба смеялись, смеялись долго, до слез, как школьники. Вспомнили своего ротного командира полковника Иванова, прозванного Нудой за его нудный характер, за нудную, бестолковую муштровку, которой он изводил юнкеров, за его привычку всегда говорить: «Ну да, ну да, таким образом».

      – Андрюшка, помнишь, как Нуда мою лошадь заставлял пешком ходить? Ха-ха-ха!

      Петин улыбнулся.

      – Что ты мелешь, Борис? Как это лошадь пешком?

      – Не мелю, а факт, это было. Не помню, что-то сделал я на маневрах. Нуда решил наказать меня. Подлетает он ко мне и орет: «Ну да, ну да, Мотовилов, таким образом, вы пойдете пешком». Помнишь, он спешивал юнкеров в наказание. Я говорю: «А как же, мол, лошадь, господин полковник? Кому ее сдать?» А он, балда, подумал и говорит: «А-а-а, таким образом, вы пешком и лошадь ваша пешком».

      Офицеры смеялись. Тягучими, хмельными струйками лился ликер и, смешиваясь с крепким горячим кофе, сильно туманил головы. В ресторане стало тесно и скучно.

      – Господа офицеры, предлагаю сделать перебежку в направлении на «Летучую мышь», – поднялся Колпаков.

      Загремели шашки, зазвенели шпоры, зашумели отодвигаемые стулья. Мелкими, ровными шажками подбежал лакей и, почтительно вытянувшись, остановился. Петин небрежно бросил на стол несколько тысячных билетов.

      – Сдачи не нужно. Возьми себе!

      Лакей отвесил глубокий поклон.

      Смеркалось уже, когда шумная компания офицеров пришла в шантан. Окна зрительного зала были завешены плотными, темными шторами. Горело электричество. На сцене, кривляясь, визжала шансонетка:

      Когда чехи Волгу брали,

      Вспомни, что было…

      Зрители ревели, в пьяном восторге аплодировали. Толстые, короткие, волосатые пальцы, в тяжелых золотых кольцах, комкали бумажки, небрежно бросали на сцену. Зал был полон. Лысые головы. Красные шеи. Шляпы с широкими полями и яркими перьями. Фуражки с офицерскими кокардами. Золотые, серебряные погоны. Глаза, слипшиеся, мутные, с жирным блеском. Обрюзгшие, слюнявые кончики губ. Спирт. Пудра. Табак. Пот. Офицеры разместились за одним из свободных столиков. Потребовали вина. К столу подошла цыганка-хористка с лукавыми глазами.

      – Офицерики молоденькие, золотенькие, угостите шоколадом.

      Черный кавказец Рагимов взял хористку за руки, усадил рядом с собой на стул.

      – Садысь, садысь, душа мой. Конфет будэт. Ходы на мой квартир, все будэт.

      – Нет, нет, на квартиру нельзя!

      Цыганка затрясла кудрями. Подошла старуха, мать хористки.

      – Подпоручики, сахарные, медовые, золотые, положите рублик серебряный на ручку, всю правду скажу, всем поворожу.

      Петин порылся в портмоне, отыскал серебряный полтинник, бросил его