Атаман Платов (сборник). Петр Краснов

земли – он «жучок». Партнеры его стоят справа и слева, тоже на расставленных ногах. Правый, высокий, черноволосый Пастухов с молодыми усами, касается своей левой ногой правой ноги Акимова, левый, Панфилов, касается своей правой ногой левой ноги «жучка». Руки у них на свободе, и ими они усиливаются ударить «жучка» по щеке. Но «жучок» не дается: чуть только взмахнет рукой Пастухов, Акимов уже склонился низко-низко и жужжит под самым ухом Панфилова. Норовит Панфилов ударить – Акимов жужжит Пастухову. А сам то и дело то левой, то правой рукой бьет по щекам своих партнеров – не зевай, значит. У Панфилова щека уже припухать стала от мощных ударов «жучка».

      Толпа кругом разношерстная. Тут и красавцы-атаманцы в синих мундирах, щеголеватые и выправленные, и армейские казаки полков Луковкина, Каргина, Иловайского, Карпова и других в цветных шлыках и лампасах, в домашних пашетуках и зипунах, и башкиры в рысьих шапках, и симферопольские татары в остроконечных, обшитых мехом шапчонках, и тептеры[32] в длинных полосатых халатах с луками и колчанами. Красивые губастые донцы выдвинулись вперед, а позади них видны косые глаза и желтые лица татар и башкир. При каждом ловком ударе лицо Акимова хитро улыбается и торжественно звучит жужжание, но зато кисло выглядит лик проигравшего – в толпе всякий раз хохот.

      – Ох-хо, хо, хо, хо! – грохочут донские и атаманские громче всех, на басовых нотках.

      – И-их, хи, хи, хи! – сипло заливаются татары и калмыки, и по желтым их лицам от удовольствия струится пахучий пот. Круг незаметно сдвигается тесный, задние напирают на передних, передние подаются вперед.

      – Ну-ка, Акимов, еще! Э-эх, ловкий парень!

      – Что, брат, Пастухов? «Видно, звонил кобель к заутрене, да оборвался!»[33]

      Мрачно глядит Пастухов на сострившего.

      – Не, братцы, бросьте. Иде же вам с Акимовым сладить. Они ж – до всего дотошны!

      В толпе раздается дружный хохот.

      – То-то остри. «О святках свинью запрягали да в гости ездили!»

      – Сказал тоже!

      – И-их, братцы мои. Акимов ладно бьет. Кабы француза так-то!

      – То-то! Француз, он, братцы мои, подюжей будет, нежли Панфилов.

      – Подюжей? Ой ли? А не брешешь?

      – И брешет, наверно! Француз – он перво на бульоне воспитан, а второ в детстве их в оранжерее держат, ровно цветы у нашего генерала.

      – Фастаешь![34] У вашего генерала, окромя куста шиповника да бальзаминуса, ничего и нет!

      – Ну ладно…

      – Посторонись, посторонись! – раздаются голоса сзади, и в толпу протискивается несколько донских офицеров. Игра идет своим чередом.

      – Ну, довольно! – кричит атаманский сотник. – Ишь Панфилова-то как обработал.

      – Да я бы, ваше благородие, – говорит весь мокрый от пота, довольно улыбаясь, Акимов, – его и не так обработал еще, да левой рукой бить неспособно!..

      Сконфуженный Панфилов прячется в толпе.

      – Ну-ка, крячку! – кричит кто-то из казаков. Круг раздается шире. В середине

32

Тептеры – стрелки-лучники.

33

Каждая станица на Дону дразнится особой поговоркой. С казать ее станичнику – сильно обидеть его.

34

Хвастаешь.