AB(IV) Rh- Четвертая отрицательная. Светлана Лаврентьева

балкон под ним. Церковь Санта Мария Маджоре, и мы внутри, и над каждым туристом нимб. Квиринал, Палатин, Капитолий – холмы холмов… Над холмами белое лето, лазурный свод. Каждый встреченный дом будет лучше других домов, каждый камень в нём будет свой. Мы научимся быть в нём, любить в нём, идти к нему, говорить на других таинственных языках. Ты коснешься руки, и я тебя обниму, и мы будем смотреть закат. Потому что закат над Римом велик, как бог, – выбирай любого, вера пребудет здесь. Говорю тебе, мир, говорю тебе, я с тобой в этом древнем городе храмов и площадей. Отвечай мне певуче, прохладной живой водой утоляй мою жажду, дари бирюзу и шелк и смотри, как Рим ложится в твою ладонь, куда бы ты ни пошел.

      Мы закроем дверь, и спустимся в сонный двор, и пойдем считать фонтаны и фонари.

      Этот город создан из вечности соп amore.

      Говорю тебе, будет Рим.

      «И когда-нибудь, черт возьми, мы отправимся в Сан-Франциско…»

      И когда-нибудь, черт возьми, мы отправимся в Сан-Франциско.

      Автостопом.

      С рюкзаками.

      В потертых кедах.

      У нас не спросят имен, мы не будем в списках

      Тех, кто остался в гетто.

      Где-то в гетто, аллилуйя его обескровленным мостовым,

      Его решеткам на окнах, его комендантскому часу,

      Аллилуйя всем оставшимся, всем живым.

      Аллилуйя всем погибшим и всем причастным.

      Когда-нибудь, черт возьми, мы выйдем на этот мост

      И, взявшись за руки, пересечем залив.

      Апостол Павел заденет рюкзак крылом,

      Апостол Петр будет ласков и молчалив.

      «Что тебе нужно? Коня, полцарства…»

      Что тебе нужно? Коня, полцарства, царскую дочку, ее подруг? Ты по утрам говоришь мне: «Здравствуй» – и начинаешь свою игру. Звонкой свирелью, апрельской трелью, ласковой песней в моем дворце… Добрый палач рядом с плахой дремлет, пес с благодарностью лижет цепь. Старый засов выпускает листья, ров наполняется молоком. Голос твой ангельский, нрав твой лисий, песня, зовущая далеко. Что же ты делаешь, как тревожишь? Ветром врываешься в мой покой. Чем моя стража сильней и строже, тем тебе легче дается кон. Ты позовешь меня – вздрогнет замок, совы сорвутся с высоких крыш. Впору бы волюшку дать слезам, но я проиграю, мне нечем крыть. Я же с ума схожу, как с престола, – платье придерживая рукой. Лестницей льется твоя истома, разве я выдержу бой с такой?

      Что ты стоишь? Улыбнись народу, спой на прощанье, седлай коня.

      Я за тобой и в огонь, и в воду.

      Так забирай, наконец, меня.

      «Есть много законов, мой мальчик…»

      Есть много законов, мой мальчик, но в джунглях все сводится к одному. Если ты ничего не значишь – уйдешь во тьму, потому что смысл в том, что имеет смысл, остальное – добыча тьмы.

      В джунглях находится Индия, о которой знают только дети и старики, их тела из сандала слажены и крепки, их зубы белы, как бивень царственного слона, Индия проявляется в них сполна.

      В джунглях рождаются женщины с сияющей кожей, с волосами черными, как смола. Индия их покоряла, но не смогла. Их руки покрыты мехенди, их сари оранжевы, как закат. Приезжий денди достает объективы из рюкзака, поправляет светлую шляпу,