Перстень Екатерины Великой. Наталья Александрова

тут же она поправила себя: Елизавета Петровна – государыня императрица, она может себе позволить все, что угодно. Так что до поры придется молча сносить все унижения…

      Хоть бы муж понимал и жалел ее!

      Фике устремилась в покои своего супруга – может быть, он сумеет уговорить государыню…

      Быстрым шагом она пересекла дворцовую анфиладу, вошла в покои наследника. Навстречу ей метнулся какой-то придворный с вытянутым, растерянным лицом:

      – Сюда нельзя!

      – Это ты кому говоришь, холоп? – одернула его Фике. – Или ты меня не узнал?

      – Узнал, Ваше Высочество! – Придворный попятился, всплеснул руками. – Да как раз вам-то и нельзя!

      – Что ты несешь? – Фике нахмурилась, как давеча Елизавета Петровна. – Пошел вон!

      Он отступил, она распахнула двери, с размаху прошла до середины комнаты и только тогда увидела мужа.

      Его императорское Высочество Петр Федорович полулежал лицом вниз на золоченой банкетке. Пудреный парик валялся на полу рядом, штаны Его императорского Высочества были приспущены, Петр Федорович пыхтел. Под ним виднелся подол розового платья, пышная пена кружевных юбок, доносилось какое-то тоненькое поскуливание.

      – Что это?! – вскрикнула Фике, попятившись.

      Петр Федорович обернулся. Лицо его было красно и недовольно. Увидев жену, он неловко поднялся, натянул штаны и повернулся к ней всем корпусом.

      – Ты что здесь? – вскрикнул раздраженно. – Ты зачем? Кто позволил?

      Тут же позади него возникла раскрасневшаяся девица в мятом платье, в сбитом на сторону пудреном паричке. Фике узнала фрейлину Салтыкову.

      – Что здесь происходит?! – воскликнула Фике гневно, пытаясь подражать интонации Елизаветы Петровны. Впрочем, вышло нехорошо – слишком она была растеряна, слишком неожиданной и скверной оказалась эта картина.

      – Что надо, то и происходит! – бросил ей в лицо муж. – Нечего заявляться без приглашения!

      Катя поднялась по сходням на борт белоснежного катамарана, сжимая теплую руку Павлика. У мальчика глаза блестели от восторга, ему все нравилось – сверкающие поручни, медный колокол, белая фуражка капитана.

      На судно вместе с ними поднялось еще человек двадцать, кое-кого из них она видела за завтраком в отеле. Высокий красивый мужчина лет сорока с загорелым лицом и открытой мальчишеской улыбкой показался ей смутно знакомым.

      На большом катамаране все разбрелись по разным концам палубы. Кто загорал, кто любовался берегами. Они с Павликом устроились на носу, Катя легла в шезлонг, Павлик играл у ее ног с разноцветными ракушками, которые собрал на пляже.

      Ловкие загорелые матросы отдали швартовы, судно плавно, словно нехотя, отошло от пирса, развернулось по широкой кривой и вышло в море. Изумрудная вода сверкала на солнце, слепила, завораживала. Остров медленно отступал, белые домики среди пальм уменьшались, растворялись в солнечном сиянии.

      К ним бесшумно подошел официант с подносом. Катя взяла коктейль для себя и сок для Павлика, сделала глоток.

      Терпкий