Моя борьба. Книга вторая. Любовь. Карл Уве Кнаусгор

нельзя. Вы сами понимаете.

      – Ты не смеешь указывать, что мне делать.

      – Возможно, но есть правила общежития, – сказал я. – Они касаются всех, кто живет в доме.

      – Ты знаешь, сколько я плачу за квартиру? Пятнадцать тысяч в месяц!!! Я здесь живу восемь лет. Никто никогда не жаловался. Тут заявляетесь вы. Мелкие добропорядочные людишки. «Я ведь беременна».

      На этих словах она скорчила рожу, изображая добропорядочность: сжала губы и покивала головой. Нечесаная, бледная, таращит глаза.

      Она прожгла меня взглядом. Я опустил глаза. Она развернулась и пошла вниз.

      Я закрыл дверь и повернулся к Линде. Она стояла в коридоре, привалившись к стенке.

      – Да уж, решили вопрос, – сказал я.

      – Ты о письме? – спросила Линда.

      – Да. Теперь начнется.

      – Хочешь сказать, что я виновата? Нет, это она съехала с катушек. Я здесь ни при чем.

      – Успокойся, – сказал я. – Не хватало нам еще поссориться.

      В квартире под нами завели музыку на такой же громкости, что и ночью. Линда посмотрела на меня.

      – Пойдем пройдемся?

      – Мне не близка мысль, что нас выживают из дома, – ответил я.

      – Находиться тут все равно невозможно.

      – Невозможно, да.

      Пока мы одевались, музыка прекратилась. Возможно, ей самой было слишком громко. Но мы все равно пошли гулять, спустились в гавань у Нюбруплан, в черной воде отражались огни, медленно приближавшийся паром на Юргорден расталкивал носом слоистую шугу, затянувшую фарватер. «Драматен» на другой стороне дороги был похож на замок. Это одно из моих любимых зданий в городе. Не из-за красоты, потому что красотой оно не блещет, но из-за особой ауры, которая исходит от театра и его окрестностей. Возможно, все объяснялось просто: камень стен светлый, почти белый, а сами плоскости такие большие, что здание сияет даже в самые темные дождливые дни. Постоянно дующий с моря ветер, развевающий флаги у входа, усиливал ощущение открытого пространства, зато гнетущей монументальности, часто зданиям присущей, не было. Не похож ли он на невысокую гору у моря?

      Мы шли по Страндгатан рука в руке. Море до самого Шеппсхольмена было черным. Да еще окна светились лишь в нескольких зданиях, и все создавало чудно́й ритм города, он словно заканчивался, перетекал в пригород и природу, а заново начинал набирать обороты на другой стороне, где Гамла-Стан[8], Слюссен и вся возвышенность в сторону Сёдера сверкали, переливались огнями и шумели.

      Линда травила байки о «Драматене», в котором она, можно сказать, выросла. Ее мама, служа там актрисой, в одиночку растила их с братом и частенько брала с собой на репетиции и спектакли. Для меня это была ожившая легенда, для Линды обыденность, о которой она не особо любила говорить и сейчас бы не стала, конечно, если бы я не выспрашивал. Она все знала об актерах, их тщеславии и самоотдаче, страхе и интриганстве, со смехом говорила, что блестящие актеры зачастую самые неумные и непонятливые и что актер-интеллектуал – это оксюморон;

8

Гамла Стан – Старый город (швед.), исторический центр Стокгольма.