Моя борьба. Книга вторая. Любовь. Карл Уве Кнаусгор

Этот типа режиссеришко?

      – Я бы не стал так выражаться. Но да, это он.

      – Господь милосердный. А воскресенье? Нет, у вас день отдыха. Понедельник?

      – Годится.

      – Еще бы, в понедельник-то в городе народу полно.

      – Значит, договорились: в понедельник в «Пеликане», – сказал я. – Кстати, купил только что Малапарте.

      – А, ты у букиниста? Он хороший.

      – И дневники Делакруа купил.

      – Они тоже вроде славные. Тумас о них говорил, помню. Еще что нового?

      – Звонили из «Афтенпостен». Хотят интервью-портрет.

      – И ты не сказал нет?

      – Нет.

      – Вот и идиот. Тебе пора с этим делом завязывать.

      – Я знаю. Но в издательстве сказали, что журналист очень толковый. И я решил дать им последний шанс. Вдруг получится хорошо.

      – Не получится, – сказал Гейр.

      – Да я и сам знаю. Ну, один хрен. Я уже согласился. А у тебя что?

      – Ничего. Попил кофе с булочками и социоантропологами. Потом явился бывший декан с крошками в бороде и ширинкой настежь. Он пришел поболтать, а из всех сотрудников один я его не гоняю. Поэтому он приперся ко мне.

      – Это тот крокодил?

      – Ага. Теперь он больше всего боится, что у него отнимут кабинет. Это его последний рубеж, ради него он ведет себя как душка и зайчик. Главное, правильно себя настроить. Жесткость – когда можно, мягкость – когда нужно.

      – Я попробую завтра к тебе заскочить, – сказал я. – У тебя как со временем?

      – У меня, блин, отлично. Только Ванью с собой не тащи.

      – Ха-ха! Слушай, я на кассе, мне надо заплатить. До завтра.

      – Давай. Линде и Ванье привет.

      – А ты Кристине.

      – До связи.

      – Ага.

      Я разъединился и запихал телефон обратно в карман. Ванья по-прежнему спала. Антиквар сидел за прилавком и рассматривал каталог. Поднял на меня глаза, когда я подошел к кассе.

      – Все вместе тысяча пятьсот тридцать крон, – сказал он.

      Я протянул ему карточку. Чек убрал в задний карман, потому что оправдать такого рода траты я мог единственно тем, что они подпадают под налоговые вычеты; два пакета с книгами я положил в сетку под коляской и выкатил ее на улицу под звук дверного колокольчика прямо в уши.

      Времени было уже без двадцати четыре. Я не спал с половины пятого утра, до половины седьмого сидел вычитывал для «Дамма» проблемный перевод, и при всем занудстве работы, состоявшей исключительно в сличении текста с оригиналом предложение за предложением, она давала мне больше и была в тысячи раз интереснее отнявших всю остальную часть утреннего и дневного времени ухода за ребенком и ритмики для малышей, в которых я теперь уже не видел ничего, помимо траты времени. Такая жизнь меня не то чтобы истощала, ничего такого, она не требовала от меня особых усилий, но поскольку в ней не было ни малейшего проблеска вдохновения, я тем не менее от нее сдулся, как если бы меня, например, прокололи. На перекрестке с Дёбельнсгатан я свернул направо, поднялся на горку у церкви Святого Иоанна, красным кирпичом стен и зеленью медной крыши напоминающей сразу и бергенскую