Девушка на качелях. Ричард Адамс

вы помрачнели! Почему вы так серьезны? В чем дело?

      – Прошу прощения. Если честно, я задумался о концерте Моцарта. Первая часть в некотором отношении очень сложна, правда?

      – Warum?[49]

      – Ну, это ведь не обычная соната, за ней очень трудно следовать. Хотя, может быть, именно поэтому я так наслаждался концертом.

      Она обернулась, подняла голову ко мне – я до сих пор вижу перед собой ее лицо с полураскрытыми губами. На миг мне почудилось, что она меня поцелует. Она сосредоточенно подыскивала слова, а я встревоженно глядел ей в глаза. Хозяин ресторанчика протиснулся мимо нас и распахнул дверь.

      – Алан, вы можете следовать за розой?

      – Простите, не понял?

      – Под лучами солнца бутон распускается, а потом роза вянет и роняет лепестки. Вот это и есть Seligkeit[50].

      Она остановилась на пороге, поблагодарила хозяина и похвалила его заведение.

      На улице она снова повторила:

      – Seligkeit. Ах, Алан, мне не следовало так шутить. Это невежливо. А вы так добры…

      – Не я. Вы смотрели в зеркало. И видели себя.

      – Когда-нибудь вы научите меня слушать музыку правильно, вот как вы сам. У меня не хватает ума…

      – Конечно же хватает! Только здесь дело не в уме. А в крыльях.

      – Ох, тогда я бы не была секретаршей в конторе Хансена.

      – Тут это совершенно ни при чем.

      – Ну, если бы у меня были крылья, я бы отсюда улетела. Далеко-далеко.

      – А вот когда мы с вами слушали Моцарта, мне пришла в голову похожая мысль, только не такая печальная. Музыка для вас – как сад, правда? Как ваш собственный сад. Вот вы очень хорошо знаете английский, но такого не слышали.

      – Какого такого? Расскажите.

      – Здесь, возле струй, в тени журчащих,

      Под сенью крон плодоносящих

      Душа, отринув плен земной,

      Взмывает птахою лесной:

      На ветку сев, щебечет нежно,

      Иль чистит перышки прилежно,

      Или, готовая в отлет,

      Крылами радужными бьет, —

      продекламировал я.

      – Ах, какая прелесть! – воскликнула Карин. – А как она чистит перышки? И чем?

      Я объяснил.

      – Ja, понятно. Я видела, как они это делают. Вот вы умеете слушать музыку, Алан, правда? Наверное, это тональная форма…

      – Сонатная форма.

      – Наводит на вас такие мысли. А когда оно было написано?

      – Лет триста назад. Может быть, больше.

      – Да, давно. Но я понимаю его чувства. Ой, чуть не забыла! Я хочу сохранить программку. Напишете на ней что-нибудь для меня?

      Поразмыслив, я написал: «Карин! Ты, о Птица, смерти непричастна. Алан» – и поставил дату.

      Карин поднесла программку к освещенной витрине, вслух прочитала написанное и вздохнула:

      – Да, если бы я была птицей, я бы улетела. Но я не птица, поэтому поеду на автобусе. – Она порылась в сумке и попросила: – Алан, у вас, случайно, нет проездного жетона? Я свой не могу найти.

      10

      В гостиничном номере я сбросил туфли, улегся на кровать, не снимая рубашки, и заставил

49

Почему? (нем.)

50

Блаженство (нем.).