Затемнения в Мюнхене. И Уве Клюг. 1942 год. Влад Евгеньевич Ревзин

многие курили снаружи.

      – Мы на пополнение, – сообщил широколицый. – В шестой армии большие потери, – до половины личного состава. Восьмой армейский корпус потерял до двух третей. Группа армии «Юг»…

      – Зачем вы это мне говорите? – прервал его Клюг.

      – Мы едем туда, – ответил собеседник, кося в сторону. – Мой племянник, его привезли несколько дней назад. Сейчас в госпитале, рассказал, что там творится. Ожесточенные бои, это ни на что не похоже. За дом, за лестничную площадку, за квартиру. С обеих сторон по городу бьет артиллерия, – наша из степи, русские из-за Волги…

      – Я доложу о вашей болтовне начальству, – строго сказал Уве. – Сеете панику…

      Широколицый выпучил глаза больше обычного.

      – Отличный ответ, – повторил он и полез на второй уровень.

      Никому ничего докладывать Уве не собирался. Если это паникер, – он уже страдает от страха. Если это провокатор гестапо, – дальше фронта не пошлют, а Уве это предстояло в ближайшем будущем.

      На инструктаже командиров рот и взводов обер-лейтенант, ответственный за тактическое обучение, сказал:

      – В Сталинграде жизнь заставляет вместо обычного деления на пехотные взвода и роты использовать усиленные штурмовые группы, с миномётами и огнемётами. То же самое делает и противник. До убытия полка на фронт отрабатываем именно такое деление команды…

      Вечером второго дня, когда к полевой шинели раздали каски, ранцы, фляги, а Уве Клюг получил планшет и кобуру к Вальтеру, – стало ясно, что отправление запланировано на завтра.

      Как ни странно, но ночь он проспал, как младенец.

      Утром к баракам подали крытые грузовики Форда и «Боргварды».

      Уве погрузил роту на трехтонки, занял свое место в кабине серо-синего цвета. Восходящее солнце отражалось в стеклах грузовиков, слепило глаза.

      Дизель взревел, Уве оглянулся на грузовик, который как раз занимала вторая рота. Лица людей выражали сосредоточенность, многие держались подавленно, встревоженно.

      Колонна вышла за пределы лагеря и двинулась к станции. Грузовики месили грязь.

      Водитель, молодой парень, с хрустом переключил рычаг, покосился на Клюга и спросил:

      – Ты готов умереть за фюрера?

      – Это единственное, что здесь всех интересует?

      – А что еще? Выбиться в командиры?

      Уве мрачно хмыкнул, но промолчал. Говорить не хотелось.

      А вот водителя распирало:

      – А я тебе предскажу твое ближайшее будущее. 30 километров по такой дороге, – это час езды. Прибываем на станцию Кецин, – там погрузят вас, как телят, в вагоны, – и посадят в них задами на жесткие сиденья. Свистнет танк-паровоз, и: «Habe die Ehre!». Скот повезли на убой.

      Уве сжал зубы.

      – Дальше лучше. Пригоршня снега для утреннего туалета, сигарета и заплесневелый паек. Румыны слева, хорваты справа, и эти славные вояки бегут при первой возможности. А русские везде. И трупы, трупы. А тебе остается только ждать минометного налета… и молить бога, чтобы не в тебя.

      Уве развернулся