«Люксембург» и другие русские истории. Максим Осипов

Алексей! – Он не знает, кто такой Попров? – Совсем, что ли, отмороженный? А-а-а, нездешний… С дуба рухнул, нездешний?

      Милиционер выталкивает дядьку за дверь.

      – Кто он ему? – не понимает Эрик. Для отца вроде молод. Ну так, дядя. Помощник отца вообще-то, по общим вопросам, ничей он не дядя. – И что натворил задержанный? – равнодушно спрашивает Эрик, как свой, иначе ничего не узнаешь. Да так, таджика отмудохал бейсбольной битой. Попраздновал. – Бита-то зачем? Откуда вообще тут биты? У вас что тут – бейсбольный клуб?

      Ржут все, даже, кажется, Алексей.

      – Один? – спрашивает Эрик фельдшера, пока Попрова поднимают, дают одеться.

      – Кто с тобой еще был? – орет на Попрова милиционер.

      Разве так на ходу допрашивают?

      – Касаемо этого, гражданин начальник…

      Ишь ты, набрался слов.

      Попров оскаливает зубы. Он своих не продает. Вот так, принципы. Зубы у него крепкие, белые, еще мощнее, чем у Бори. «Врежут раз – и расколется», – думает вдруг. Ладно, он только врач, и чем отвратительнее подопечный, тем сильнее надо стараться.

      – Вот таблеточки – успокоишься, – принес ему пачку, из личных запасов.

      У Эрика из-за спины появляется чья-то рука, неприметный человек забирает таблетки.

      – А вы ему – кто? – спрашивает Эрик его тоже.

      – А я ему, – отвечает неприметный, – начальник изолятора.

      По-простому – тюрьмы. О, это запомнится.

      – Послушайте, уважаемый!.. – обращается к нему начальник тюрьмы, что-то он должен ему разъяснить.

      – Доктор, – подсказывает Эрик, – говорите: «доктор».

      – Наша система, доктор, чтоб вы не подумали, работает медленно, но…

      Но – что?

      В коридоре – его медсестра, откуда она тут в воскресенье? Расстроена: жалко Алешу ужасно, знала еще ребенком. – И какой он был ребенок? – прямо удивил ее Эрик своим вопросом: дети все хорошие. Жизнь себе Алеша испортил, жалко. В секцию самбо ходил, собирался стать стоматологом. – А этого, таджика, не жалко? – Да, жалко, конечно, тоже человек. Где он, кстати? – Тут он, в реанимации, на искусственном дыхании. Желаете посмотреть?

      Чего уж там, давайте. Таджик, худой, черненький, без сознания. Сколько ему? Двадцать два. Впечатление, что гораздо меньше, совсем мальчик. Татуировок нет, кожа смуглая, кровоподтеки. Глаза закрыты марлей. Снял, посмотрел зрачки, глаза у таджика серые. Муха по плечу ползает, пошла вон! И руки посмотрел: ни ушибов, ни ссадин – ни с кем он не дрался. – Ночью к нам поступил: кома, переломы лицевого черепа, ребер. Не по вашей части. – Из мочевого катетера капает мимо банки, поправьте. Грустно все это выглядит. Монитор, аппарат искусственной вентиляции – все кажется живее мальчика. Сердце еще послушал – тут все нормально, пока. А мозги живые? Кто же их знает…

      А где старший Попров? В Европе он, наших поддерживает, двадцать седьмого – полуфинал. Побеспокоить бы можно было вашего Попрова. Нет, Попрова, по-видимому, лучше не беспокоить.

* * *

      Он возвращается на дачу, ест, станет прохладнее