Три товарища и другие романы. Эрих Мария Ремарк

мной оставалось четыреста марок? – спросил булочник.

      – Четыреста двадцать, – сказал Фердинанд, – с учетом скидки. Хотите квитанцию?

      – Да, – сказал булочник. – Порядка ради.

      Оба молча занялись писанием – один чека, другой квитанции. Оставшись у окна, я огляделся. В сумеречном полусвете со стен мерцали лица невостребованных и неоплаченных портретов в золоченых багетах. Это походило на собрание потусторонних призраков, и казалось, что все они уставили неподвижный взгляд на портрет у окна, который должен был к ним присоединиться и на который вечернее солнце бросало последний отблеск жизни. Странное настроение создавала эта картина – двое согбенных и пишущих за столом, тени и многочисленные немые портреты.

      Булочник снова подошел к окну. Его красноватые, воспаленные глаза походили на стеклянные шары, рот был полуоткрыт, нижняя губа отвисала, и были видны нечистые зубы – фигура печальная и смешная. Этажом выше кто-то стал наигрывать на пианино, всего несколько повторяющихся тактов, для разминки пальцев. Звуки были высокие и царапающие. Фердинанд Грау, оставшись у стола, зажег себе сигару. Спичка, вспыхнув, осветила его лицо. Из-за маленького красноватого огонька залитое синими сумерками помещение показалось невероятно огромным.

      – А можно еще изменить кое-что в портрете? – спросил булочник.

      – Что именно?

      Фердинанд подошел поближе. Булочник показал на драгоценности.

      – Можно их убрать?

      Та самая тяжелая брошь, на которой он настаивал, когда делал заказ.

      – Конечно, – сказал Фердинанд, – да они и мешают. Портрет только выиграет, если они исчезнут.

      – Вот и мне кажется. – Он помялся. – А во что это обойдется?

      Мы с Фердинандом обменялись взглядами.

      – Это ничего не будет стоить, – великодушно произнес Фердинанд. – Напротив, кое-что причитается вам назад. Ведь работы становится меньше.

      Булочник встрепенулся. На миг показалось, что он согласится с этим. Но потом он решительно заявил:

      – Нет, нет, оставьте, ведь вам пришлось это все рисовать…

      – И это правда…

      Мы ушли. На лестнице, глядя на сгорбленную спину булочника, я растроганно думал, что в этой истории с брошью в нем заговорила совесть. И было как-то не по себе от мысли, что я нагреваю себе руки на «кадиллаке». Но потом я подумал о том, что частью своей искренней скорби по усопшей жене он обязан только тому, что эта чернявенькая, что ждала его дома, оказалась такой стервой, и снова приободрился.

      – Мы могли бы потолковать о деле у меня дома, – сказал булочник, когда мы вышли на улицу.

      Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочник хоть и полагал, что в своих четырех стенах он будет сильнее, но я-то рассчитывал на поддержку брюнетки.

      Она уже поджидала нас в дверях.

      – Приношу вам свои самые сердечные поздравления, – сказал я, не давая булочнику раскрыть рот.

      – С чем же? – быстро спросила она, метнув на меня юркий взгляд.

      – С вашим «кадиллаком», – ответил я как можно непринужденнее.

      – Киса! –