Волна и камень. Илона Якимова

жития чьего-то писал, что ли?»

      Противу ожидания в письме ничего интересного не оказалось – ни секретных указаний по борьбе с ним, Шуйским, ни призывов о помощи, ни распоряжений по поводу имущества. Там вовсе ничего не было, кроме трёх слов: «Не судьба, видно!». Разочарованный Шуйский закинул письмо под лавку, привалился к стене и задремал.

      Глава 3. Шуйским меньше, Шуйским больше

      От сотворения мира лето 7050-е

      (от Рождества Христова 1542-е),

      мая месяца 8-й день, Москва

      Чем заняться в дальней дороге? Возницы блеют нехитрые песни, покачиваясь на облучках. Рынды вяло переругиваются меж собой или костерят коней почем зря. Богато разодетые обитатели обитых бархатом возков почитывают важные донесения, думают свои большие думы. Но поздно ли, рано возницам наскучивает петь по сту раз одно и то же, воинам надоедает чесать языком. Даже притомившиеся кони не ржут, не всхрипывают. Над поездом воцаряется тишина. И государственному человеку, уж передумавшему все свои государственные думы, становится совсем постыло.

      Ивану Шуйскому многодневный путь не внове. Но такие дороги он особенно не жаловал. Север! От татар далеко, не разогреешь кровь тревожным ожиданием стычки. Можно бы поохотиться. Или остановиться в каком монастыре помолиться. Или во встречном городе потешиться. Но время дорого! Надо спешить.

      Плохо, когда в дороге тоскливо, но еще хуже, когда привязывается еще и хворь. На большаке это запросто – сколь не кутайся в одежды, все равно не один, так другой сквозняк достанет. Вскоре, как проехали Ярославль, властителя Руси начал донимать жар. Потом сухой кашель. Потом вроде бы прошло. Потом хворь вернулась – на этот раз вставила в суставы. Заныли, да так, будто не к дождю, а к вселенскому потопу.

      Утром того дня, в коий предполагали въезжать в столицу, слуги спросили, мол, все ли в порядке, надёжа, в добром ли ты здравии? Ничего, отвечал им Шуйский, пусть трогают в путь, а он поспит на ходу, всю ночь, дескать, ворочался, не сомкнул глаз. С тем Ивана Васильевича и оставили.

      Через несколько часов, однако, забеспокоились: не приказывает князь обедать, не благословляет привал, не останавливает возок, чтобы выйти до ветра.

      Обнаружили великокняжеского опекуна без памяти, в луже пота, разметавшего одеяния, разодравшего на груди нарядный атласный зипун. Глаза закатываются, горло исходит хрипом – какая уж тут простуда!

      Стрелой устремились в город, быстрее, быстрее, в Кремль. Летели галопом наперёд гонцы, хлеща нерасторопный люд направо и налево, гоня его с мостовой. Спешили к лучшим лекарям и – на всякий случай, как заведено – призывали духовников.

      Резной возок, распуская из-под колес веера вешней воды, ворвался в крепость, заложил перед крыльцом Грановитой лихой разворот. Дверца распахнулась, десятки рук подхватили горячечного, потянули в дверь, в покои, на широкое ложе. И никто, конечно, не заметил, как из возка вместе с боярским