Золотая формула. Вионор Ахмедович Меретуков

девать некуда, а с нищим русским писателем, у которого трусов-то раз-два и обчелся.

      …Соловей первый раз женился еще в бытность свою студентом. Его избранницей стала дочь действующего генерала. Жила она с родителями на Большой Садовой, рядом с гостиницей «Пекин».

      Квартира была огромная, с камином, двумя балконами, бильярдной-библиотекой, несколькими спальнями, шестидесятиметровой столовой, кабинетом и гостиной со старинным беккеровским роялем, на котором, впрочем, никто не играл.

      Многие подозревали Соловья в этической нечистоплотности, в намерении вскарабкаться на Олимп, используя выгоды удачной женитьбы. Ибо генеральская дочка никак не подходила к роли возлюбленной. Не говоря уже о роли жены. Она выглядела так, словно ее только что извлекли из стиральной машины. Она не пользовалась косметикой. Очки носила с такими мощными окулярами, что казалось, будто она рассматривает вас в лупу. При этом она щурилась; создавалось впечатление, что она приноравливается, как бы половчее насадить вас на булавку.

      Невозможно представить человека, который мог бы испытывать к этому бесцветному созданию хотя бы малейшее подобие любовного влечения. Тем не менее, у этой серенькой мышки на втором году замужества завелся любовник, молодой и успешный карьерный дипломат. Соловей знал об этом. И никак не препятствовал связи.

      Жену Соловья звали Марией. Он любовно величал ее Марусей.

      В ванной, намыливая голову шампунем, который из-за границы привозил любовник его жены, он беспечно напевал:

      – У моей Маруси

      Два веселых гуся:

      Один серый,

      Другой белый,

      Два веселых гу-у-ся!

      Иногда по ночам его ни с того ни с сего начинали обуревать первобытные желания. Он приваливался к спине жены и, лаская ее жесткое, как гладильная доска, тело, жарко шептал непристойности.

      Жена вяло отбивалась, ссылаясь на головную боль.

      Он усиливал натиск. Чтобы желание не скукожилось, он воссоздавал в воображении красочные картины безумств и любовных ристалищ, в которых когда-либо принимал участие. Если это не помогало, он сумасшедшим усилием воли пытался возбудить в себе ревность к ее любовнику, памятуя, что даже тень ревности удесятеряет сексуальное желание.

      – Я имею на тебя неотъемлемое, – сипел он, мусоля ей ухо слюнявыми губами, – освященное вековыми традициями и конституцией преимущественное право собственника. Ты принадлежишь мне безраздельно. Принадлежишь мне, только мне и больше никому!

      Притом, повторяю, он знал, что она ему не верна. А она знала, что он это знал.

      Маруся обожала сильно пахнущие сыры. Предпочитая всем остальным Мюнстр. От нее всегда пахло этим мерзейшим сыром. Петька говорил, что целовать Марусю, это все равно, что целовать ногу. Словом, первая жена никуда не годилась.

      Петька рассказывал, что в те годы ему чуть ли