Лесенение. Марина Тмин

воет уныло,

      маленькая летучая мышь

      в воздухе расправляет крылья,

      рассекая ночную тишь.

      и воскресают лесные духи,

      разбредаются по косогорам,

      совы ухают, как старухи,

      нестройным скрипучим хором.

      воздух чист и хрустален,

      ночь волнительна и шумна,

      заползает в открытые окна спален

      огромная оранжевая луна,

      напевает страшную колыбельную,

      наводняет спальню белёсым светом,

      и ворочаются нервы на постелях,

      и кошмары складываются в сонеты.

      мерцают холодом звездные тела,

      рассыпанные по бездушному небу,

      оживают духи, чтоб завершить дела.

      и действительностью делается небыль.

      воздух хрупок и холоден,

      призрачна и бестелесна ночь,

      бессилен светлый, сияющий день,

      не в силах Всемогущую превозмочь.

      Ночь – полноправнейшая царица,

      пугающая, не знает пощады,

      не понять – явь, или просто снится,

      что восстают обитатели ада.

      Наследственное

      дед курил, и отец курил,

      седобородым дымом воздух рябя,

      так и я – симметрия перил,

      отражаю на лестнице наследственности себя.

      дед суров, и отец суров,

      резким словом взрезают длань,

      так и я – оскалившись, повторяю львов,

      на охоте заметивших молодую лань.

      дед бывает злым, и отец – злой,

      как секирой оба рубят зазря,

      папа редко играл со мной,

      чаще обзывал обидным – «фря»,

      когда не постился, клал пасьянсы,

      сшибал в «Чапаевцах» шашки влёт,

      читал мне вслух истории Туве Янссон,

      однажды перестал отмечать Новый год.

      дед воспитал двоих сыновей,

      мой отец на него не похож совсем,

      так и я – ото всех почти ничего во мне.

      изломанная линия перекрестных схем.

      Судьбы

      на Женевской набережной, в кафе «Шалот»,

      за четвёртым столиком, у прохода,

      Анна-Мария ежедневно ждёт

      печальный рык парохода,

      что раздаётся в четыре часа пополудни,

      не различая выходные и будни.

      на Женевской набережной, в кафе «Шалот»,

      Жан Вермель, расположившись за стойкой,

      рассматривает женскую фигуру, который год

      в три пятьдесят заказывающую лимонную настойку,

      изящный силуэт ловко опрокидывает бокал,

      и ждёт пароходного гудка.

      в три пятьдесят на пароходе Мишель Бергу

      вытягивается по стойке «смирно»,

      стараясь разглядеть на берегу

      Марлен, держащую на руках малышку Римму,

      капризно выкидывающую предложенных кукол,

      вздрагивающую от пароходного звука.

      в четыре ровно по набережной несётся Полли,

      на лету подхватывая улетающую шляпу.

      торопится, чтобы насмотреться вдоволь

      на капитана, спускающегося по трапу,

      неторопливо, чинно, будто бы царь зверей,

      снисходит