Билет на вчерашний трамвай. Лидия Раевская

вату пробился голос Кямыча, и мне на плечи что-то опустилось.

      Я открыла глаза: свитер.

      Улыбнулась, закуталась в него и обернулась назад, высматривая Пашку. Он тоже качался на стуле, глазея по сторонам.

      Я кивнула ему в сторону двери и встала. Мой рыжий друг вышел следом за мной.

      – Как ты? – заботливо спросил Пашка на лестнице.

      – Честно? Выматывает сильно.

      – Правильно. Ты же энергию свою отдаешь. Вот тебя и таращит.

      – А ты привык?

      – Привык. Знала бы ты, Ксюха, чем мы с Лехой раньше занимались… «Лактофайбер» – это еще фигня.

      – А вы только его продаете?

      – Не-а. Пояса еще недавно впаривали. Из собачьей шерсти. «Золотой конек» для импотентов… Ты б слышала, как Кямыч его продавал! – Пашка залился смехом. – «Иван Иваныч, я сам пять лет карандаш к члену привязывал, а тут прям можно таз чугунный на него вешать – не свалится!»

      На лестницу вышел Валька, курьер. Стрельнул у Пашки сигарету и с грустью сказал:

      – Хорошо вам. Сидите тут себе и впариваете дерьмо.

      – Ты что, Валек? – хлопнул его по плечу Пашка. Ты ж на зарплате сидишь. А мы с Ксенофонтом – на процентах. Не продадим ничего – и до свиданья. Остались без бабок. Чем ты недоволен?

      Валентин глубоко затянулся, с отвращением бросил сигарету на пол и раздавил ее ногой:

      – Не могу я тут больше! Вы по телефону разговариваете, а я потом вашим Иван Иванычам фуфло это привожу, которое три копейки стоит. Сам видел в аптеке, что в Центральном «Детском мире», двести рублей! А я в дверь звоню, и мне открывает дедушка, у которого половины органов уж нет и трубка прям из живота свисает, а к ней банка привязана… – У него перехватило дыхание, и он замолчал.

      И мы тоже молчали.

      Курьер, не спрашивая разрешения, достал из моей пачки новую сигарету, прикурил и продолжил:

      – Смотрит на меня, глаза у него слезятся, и говорит: «Вот, сыночек, возьми денежку. Тут аккурат четыре с половиной тысячи рубликов. С книжки снял, на похороны копил. А теперь какие мне похороны с вашим-то чудо-лекарством? Мы еще поживем!» А я стою, пересчитываю деньги и думаю: жить тебе, дедуль, пару дней осталось. И оттого что тебя пронесет с этого «Лактофайбера» перед смертью, легче никому не станет. Лучше б ты себе фруктов купил да вкусненького чего-нибудь. Эх, твою мать…

      Валентин замолчал, и мне стало не по себе. Такой скотиной себя почувствовала! Смотрю на Пашку – тоже стоит, глаза в пол опустив. Потом говорит:

      – Валь, всех жалеть – жалелки не хватит. Вот меня кто-нибудь пожалел, когда нас с Лехой сначала родная мать в детский дом сдала, а потом вообще продали? В прямом смысле. Мы какому-то мужику дом строили. Бесплатно. Жрали то, что сами найдем. А мне тогда тринадцать лет было. А Ксеньку кто-нибудь жалеет? У нее дома ребенок маленький, его кормить-поить надо. Да таких, как она, должны на руках носить, любить и беречь… – Я удивленно приподняла брови, но Пашка на меня даже не смотрел. – А она тут вот стоит в свитере Кямрановом и думает, как бы еще парочку «Лактофайберов» толкнуть, чтоб сыну фруктов