К вопросу о миражах. Георгий Куликов

с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь – это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.

      Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, – это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?

      – Да это я, – ответил Женя.

      – Тогда пройдемте со мной, – сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

      – Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, – сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, – как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

      – Начну все по порядку, – проговорил Женя, – несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

      – Так, так, это очень забавно, – живо откликнулся Загорский, – но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

      – Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, – продолжал Кудрин, – но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

      Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: – Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… – Знаете что, – встрепенулся он, – мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, – он много чего