Руссиш/Дойч. Семейная история. Евгений Шмагин

мочи.

      Спустя пару недель в дом постучалась печаль. В полученном от командования 86-го пехотного полка 8-й армии содержалось сухое сообщение о том, что «рядовой Селижаров Максим Игнатьич пропал без вести в ходе боевых действий в районе города Луцка в феврале сего года».

      Письмо, хотя и совсем не радостное, всё-таки не было той похоронкой, которые немалым числом шли в Тверскую губернию.

      – Погодите играть похоронные марши, – советовали у волостного старосты в Кудыщах. – Пропал без вести – это ведь о чём говорит? Только о том, что командир не знает, куда делся солдат. Так разве на войне-то за всем усмотришь? Может, попал сын ваш в плен германский и вскорости объявится. Не убит ведь и не дезертировал, уже хорошо.

      Про германский плен рассказывали разное – и дурное, и пристойное. Будто кормят русских там вполне сносно и даже какавой немецкой лакомиться дозволяют. Так это или не так, никто толком в уезде, понятное дело, не ведал. Но факт оставался фактом – от большинства солдат и офицеров, попавших в плен, а таковых насчитывалось полтора миллиона, на родину регулярно поступали письма о своём положении и месте пребывания.

      Несмотря на германскую цензуру, вымаравшую жалобы пленных на своё незавидное содержание, послания эти таили в себе прозрачные намёки, понятные только исконным носителям русского языка. Из них следовало, что в плену холодно и голодно, кормят хуже некуда, поэтому

      родных просили направить продукты питания, одежду и всякую другую утварь.

      И сотни тысяч посылок из русских городов и сёл исправно, без каких-либо помех с той или другой стороны, доставлялись при посредничестве Международного Красного Креста вначале российской, а затем германской почтой по назначению в лагеря для военнопленных. Притом посылки те, по свидетельствам очевидцев, большей частью в полном объёме, без «прихватизации» передавались адресатам. Если что и пропадало, то преимущественно на русском отрезке пути. Из Занеможья и Кудыщ двое сельчан попали в плен, и родные время от времени собирали для них съестные отправления.

      Стали ждать письма и от Максима. Однако прошёл ещё один месяц, как мгновение пролетел второй, а специфический конверт из Германии так в селижаровский дом и не поступил. Авдотья хотела было заказывать поминальную молитву, да только Игнат запретил. Категорически.

      – Жив, нутром чую, жив наш Максимушка. В плену, видать, обитает. Вон и ясновидящая наша Аграфена подтверждает, что жив, только весточку почему-то не шлёт.

      Всем сомнениям суждено было развеяться только через год, когда война закончилась, начали возвращаться пленные, а в России произошли поистине грандиозные исторические события – февральская революция с крушением империи и октябрьский переворот с захватом власти большевиками. В один из летних дней 1918 года в дом Селижаровых пожаловал молодой человек. Его лицо семье было до боли знакомо по последней смотренной-пересмотренной фотографии, присланной Максимом из Твери перед отправкой на фронт.

      Василий Терентьевич Малышев