Стёртая. Тери Терри

карты и лица, которые я рисую.

      Внизу – блестящая трава, опавшие листья до невозможности насыщенных оттенков и растянувшиеся вдоль дома увядающие цветы. Все так и просит – возьми, перенеси на бумагу. Я осторожно закрываю окно и прохожу через комнату. Эми не шевелится, только грудь едва заметно поднимается и опускается в размеренном ритме.

      С кровати за мной наблюдают два зеленых глаза.

      – Мяу!

      – Шшшш. Не разбуди Эми, – шепчу я и провожу ладонью по меховой спинке Себастиана. Он потягивается и зевает.

      Где мои принадлежности для рисования?

      Сумку разбирала накануне Эми, а я в общей суете растерялась и не обратила должного внимания, куда она их положила.

      Выдвигаю один ящик, потом другой. Осторожно и тихо. И наконец нахожу – папку с рисунками, карандаши и блокнот для набросков.

      Вынимаю все и обнаруживаю под папкой шоколадки – прощальный подарок от медсестер десятого этажа в то последнее утро. С удивлением сознаю, что это было всего лишь вчера. А кажется, намного раньше, и воспринимается как часть прошлого.

      Уровень – 6.1. Во всяком случае, не ниже. Так что шоколадка мне сейчас не нужна. С другой стороны, разве всегда требуется какой-то предлог? Я разворачиваю обертку.

      – Интересный вариант для завтрака. – Эми садится и зевает. – Так ты ранняя пташка?

      Смотрю на нее непонимающе.

      – Ты всегда встаешь рано?

      Задумываюсь.

      – Наверно, да. Хотя, может быть, это потому, что в больнице по-другому нельзя.

      – Ох, да. Помню этот жуткий утренний звонок. Завтрак в шесть утра. – Она ежится.

      – Хочешь? – Я протягиваю шоколадку.

      – Мммм, соблазнительно. Может быть, позже, когда совсем проснусь. А это что? – Эми смотрит на папку у меня в руке.

      – Мои рисунки.

      – Можно посмотреть?

      Колеблюсь. Вообще-то я редко показываю рисунки кому-то, хотя доктор Лизандер настаивала на том, чтобы проверять их более-менее регулярно.

      – Если не хочешь, не надо. Ты вовсе не обязана это делать.

      Я сажусь рядом с ней, раскрываю папку и достаю листы. Эми смотрит на верхний и ахает. Это мой автопортрет. На нем я, но другая: одна половина лица – как отражение в зеркале, а другая половина показана без кожи, и глазное яблоко свешивается из пустой глазницы.

      – Можно? – Она протягивает руку, и я подаю ей рисунок. Вот только раньше сверху лежал другой. Начинаю перебирать листы.

      – У тебя так хорошо получается. Поразительно.

      В папке не все, и сама стопка не такая толстая, какой должна быть. Где же остальные?

      – Что-то не так?

      – Нескольких недостает.

      – Уверена?

      Я киваю. Просматриваю еще раз, медленнее, не торопясь. Те, на которых я, моя комната, воображаемые места и люди, на месте, а вот многих других нет.

      – Уверена. Пропала почти половина.

      – Что там было?

      – Всякое разное. Медсестры. Мой больничный этаж. Карты разных мест. Доктор Лизандер. И…

      – Ты сказала, доктор Лизандер? –