Полночный тигр. Свати Тирдхала

ж, нельзя отбрасывать и другую версию – что она невиновна. Кунал ощутил, как вино бродит в крови. Ему захотелось оказаться одному хоть ненадолго. К тому же он хотел как следует разглядеть Тей, особенно ночной, а товарищи уже отказались от этой затеи. Уйти из этой чащи, не увидев ее красоты? Это было бы непростительно.

      Он встал. Ребята, увлеченно обсуждавшие оружие для схватки с Гадюкой, вопросительно уставились на невесть куда собравшегося товарища. Кунал указал на пустую фляжку и повернул большой палец в направлении леса. Зов природы был ничем не хуже другой, истинной причины уединиться.

      – Не попадись в зубы тигру, – отсалютовал Лакш.

      – Или Гадюке! – добавил Амир, расплываясь в широкой глуповатой улыбке.

      Ракеш ухмыльнулся.

      Кунал ничего не сказал – подобрал оружие и растворился в ночи.

* * *

      Он шел по своим же зарубкам на деревьях, но найти их ночью, несмотря на свечение, оказалось трудновато. Идея полюбоваться ночным лесом казалась все глупее по мере того, как выветривались винные пары.

      Сначала его отвлек высокий пронзительный вскрик синекрылого попугая, а затем – низкое ворчание какой-то кошки, и вот он осознал, что заблудился в глухом дождевом лесу. Кунал потер глаза.

      Всю жизнь звери будто пели для него, увлекая в свой мир. Хотя в Крепости были слоны и лошади, пребывание в джунглях оказалось иным, почти непреодолимо соблазнительным. Тяга, от которой не скрыться, ибо он ощущал ее в каждом уголке души.

      То была завораживающая песнь.

      Песнь, которая напоминала ему о детстве – и о матери. Кунал помнил ее голос, нашептывающий старинные народные песенки и предания джансанской истории, и эти воспоминания приходили к нему бессонными ночами снова и снова. Его мать была женщиной, полной жизни и музыки.

      Ее лицо до сих пор стояло у него перед глазами. Мать убили в ночь переворота, несмотря на незначительное положение при дворе: она просто оказалась в неподходящем месте в неподходящее время. Последнее воспоминание – она запирает Кунала в их крошечной спальне вместе с няней. Дядя Сету обнаружил племянника позднее и забрал к себе, взяв с него слово никому не рассказывать об увиденном той ночью.

      Кунал никогда не оспаривал приказов. Он почти не сопротивлялся, когда дядя снова привел его в Крепость, убеждая, что он может стать великим воином, как отец Кунала. Он погрузился в солдатскую жизнь, надеясь, что она поможет забыть прошлое и стереть мягкосердечие, которое генерал на дух не переносил.

      В самые темные и одинокие ночи в Крепости Кунал размышлял, какой могла бы стать его жизнь, если бы в ночь переворота они с матерью сбежали из дворца. Если бы они ушли раньше… или няня не потащила его прочь, чтобы спрятать…

      Возможно, они до сих пор жили бы вместе, рисовали бы вместе, как раньше. Каждый вечер он с широко раскрытыми глазами наблюдал за закатом из самого высокого окна дворца, а мама учила его, как передать оттенки света и тени. Тогда его шрамами были пятна краски на руках, полем битвы – холст.

      Кунал прикусил губу и потряс