Шотландская любовь. Карен Рэнни

прислоненный к креслу с другой стороны. Он подошел к Фергусу и положил руку ему на плечо:

      – Не надо, сиди.

      – Боже правый, ты до сих пор ведешь себя как мой командир, – ответил Фергус, не без усилия улыбаясь.

      Гордон присел на корточки рядом с креслом.

      – Несладко тебе пришлось.

      Фергус улыбнулся уже более естественно:

      – Ты явно наслушался рассказов Шоны.

      Гордон покачал головой.

      Фергус рассмеялся:

      – Что, неужели она с тобой не разговаривает? Или до сих пор занята с лакеями?

      – Тебе известно, что она заставила их снять рубашки?

      – Да, я сам делал пометки об их достоинствах. – В улыбке Фергуса появилось что-то мальчишеское, напоминавшее о прошлом. – Сестра заслужила немного веселья. – Его улыбка померкла. – Это ей несладко пришлось, Гордон.

      Он отбросил эту мысль, чтобы обдумать позже. В этот момент Гордона больше заботил Фергус, нежели его сестра.

      Ложь.

      – Я приехал узнать, как у тебя дела. Я только что вернулся.

      – Стало быть, лондонские девицы чахнут с тоски по тебе.

      – Лишь некоторые.

      – Ты, черт возьми, стал национальным героем.

      У Гордона потеплело на душе.

      – Ну, это вряд ли.

      – Ты ж теперь баронет. – Фергус улыбнулся шире.

      – А другие что? – спросил он, чтобы сменить тему, и стал перечислять имена людей, служивших под его командованием сначала под Севастополем, потом в Лакхнау; людей, за которых он до сих пор чувствовал ответственность. Бойцы Девяносто третьего полка хайлендеров, сатерлендские горцы, парни, каких не сыскать.

      – Макферсон умер от ран, Дубоннер тоже. Маршал совсем плох, как я слышал. А другие все живы-здоровы.

      – Надо было мне вернуться раньше.

      – Когда военное министерство отдает приказ, Гордон, то ему не откажешь просто так, даже ты. Особенно если генерал настаивает на том же. Я понимаю, в Лондоне тебе было тошно – конечно, если тамошние девицы не искали твоего внимания, – добавил Фергус.

      – Таких было немного, – повторил он.

      Хелен где-то раздобыла стул и теперь тащила его через газон. Гордон подошел к ней, забрал стул и поблагодарил улыбкой.

      – Он умер, – объявил Гордон, поставив стул напротив Фергуса и усевшись.

      Всего два слова, сказанные на удивление равнодушно. Ни горя, ни злости, ни даже облегчения не слышалось в них.

      – Правда? А я-то думал, старик собирался жить вечно, – сказал Фергус, глядя вдаль.

      – Уверен, он всерьез это планировал, – сухо отозвался Гордон.

      – Как это случилось?

      – Во сне. Ему, наверное, это ох как не понравилось. Он испустил дух не в припадке бешенства, не в кураже бесчинства. Просто однажды утром не проснулся, и все.

      Они обменялись взглядами: они ничего не забыли. Сколько раз он сбегал от отца в Гэрлох? Сколько раз они с Фергусом предавались мальчишеским забавам и старались не думать о том, что Гордона дома непременно накажут?