Горячая виноградная любовь. Андрей Борисов

выгоняла, вы все время спорили. Костаке тебе что-то говорит, а ты ему в ответ: «Нет, дядюшка, я не согласен с этим выводом, и Макавеля тоже так не считает».

      – Какой Макавеля?

      – Откуда ж мне знать! Он ведь твой друг, не мой.

      – Макавеля?… О чем мы хоть говорили?

      – О каких-то добрых и злых принцах.

      – А, вспомнил! Это я ему приводил высказывания Макиавелли из его знаменитой книги «Государь», в которой он пишет, какими качествами должен обладать настоящий правитель.

      – Ненормальные! Нашли о чем разговаривать…

      – Ну как же, это очень важно! Разве вы не знаете о Макиавелли и его учении о государстве?

      – Я знаю, что сегодня наша очередь коров пасти, и этого мне достаточно, – отрезала тетушка.

      Для моей мамы вчерашнее поведение ее сына было бы ужасной трагедией, а для тетушки Нуцы – обычным положением вещей. Пьяным мужчиной тут не удивишь.

      Умывание холодной колодезной водой несколько взбодрило меня. А литр молока, выпитый почти залпом, помог заглушить неприятные ощущения во рту и желудке. Осталось лишь обостренное восприятие мира: я слышал звуки, чуял запахи и различал цвета намного отчетливее, чем обычно, и такая повышенная чувствительность приносила отнюдь не наслаждение жизнью, а болезненное раздражение органов чувств.

      Впрочем, прогулка с удочкой к реке привела меня в хорошее расположение духа.

      Спускаясь по улице к речке, я не мог нарадоваться живописной, яркой картине, открывшейся моим глазам поутру. Перед рассветом прошел дождик, и теперь во всем чувствовался живительный ток и буйное цветение. Природа словно помолодела: налились свежестью деревья; ветер перестал гонять песок; по краям дороги не обузданная мотыгой земля разродилась мощной крапивой, а в центре, разгребая рябую от дождя пыль, копошились куры. Рядом на столбе сидел соседский кот и лениво поглядывал свысока на эту птичью возню, довольный жизнью и собой.

      Да, мало у нас осталось житейских уголков, подобных Бессарачу, с природой, не затоптанной поступью цивилизации.

      На скамейке возле крайнего дома устроился дедушка Лека. Сколько его помню, он всегда был таким: сухим, сгорбленным, с клюкой в руках. Носил френч и широкие галифе, заправленные в стоптанные кирзовые сапоги, а на голове деда неизменно красовалась форменная фуражка лесника – напоминание о былой профессии. Годы его не изменили. Казалось, что дедушка Лека сразу родился в том виде, в каком он сидел на скамейке, минуя пеленки, букварь и трудовую книжку. А ведь когда-то Лека слыл первым молодцом в округе, покорителем девичьих сердец.

      Когда я поздоровался с ним, он спросил:

      – Ты чей будешь?

      – Я в гости к Олейкам приехал.

      – Не на похороны ли?

      – Нет, – пряча улыбку, ответил я.

      От старости дедушка чуточку спятил. Смысл жизни старика свелся к одному – посещению похорон и поминок.

      – Ты не топиться идешь?

      – Нет, рыбачить, – снова покачал головой я и сбежал вниз к речке.

      Оказывается, у деда было еще одно хобби, не такое безобидное, как