Путь Тарбагана. Мария Лабыч

деревянных швабр висела выгоревшая картинка. Год был оторван, числа выцвели. На изображении был шторм, и огромная волна била в маяк так, что его колонна полностью скрывалась в брызгах. Оставалась видна лишь часть красного фонаря и решетки, защищавшей смотровую площадку.

      – Что, деточка, тоже нравится наш маяк?

      Тома не знала, сколько времени провела у календаря и чем были заняты ее мысли. Только вернувшийся завхоз зажег свет, и Тома поняла, что стемнело и изображения уже почти не видно, а ведро в ее руках подсохло по краю.

      – …Ваш маяк? – словно просыпаясь, повторила она.

      – Наш. И твой, если хочешь.

      Завхоз забрал ее ведро, закряхтел, тяжело согнул колени и сунул его в самый низ стопки. Грохот оцинкованного железа окончательно разбудил Тому, она не без труда выбралась из захламленной подсобки. Уже отвернувшись, чтобы уйти, она расслышала слова и вежливо приостановилась.

      – …далеко-далеко на север стоит на отмели черный маяк. Он умер раньше, чем ушло море. Дно обмелело, перестали ходить корабли… глаз маяка погас. Но нет. Дай только срок. Пески отступят, вернется море. А маяк уж есть. Не веришь? Его ведь не на годы, на века строили…

      – А насколько он далеко?

      Старик пожал одним плечом.

      – Но он там? Там и сейчас?

      – Сто-о-ит. Куда ему деться? Под ним лежит «Виктор Смехов». На левом боку. Но этому уж не подняться. Ржа сожрала борта. Ох-хо-хо.

      Старик скрупулезно отполаскивал под шлангом тряпку из ведра узловатыми ревматическими руками. Тома завороженно следила за холодными светящимися брызгами. Отполоскав ветхую ткань добела, он вернул ее Томе и грохнул массивной связкой ключей. Тома состроила понимающее лицо, поблагодарила, чуть не прижав тряпку к груди, и быстро пошагала по гулкому коридору. Садилось солнце, паркет алел в нем, школа стала необитаема. Фойе первого этажа еще мела пожилая техничка. Спохватившись, Тома вернулась ее спросить, как зовут старого завхоза.