Когда не поздно простить. Сергей Кулаков

Филимонов. – До вечера еще времени много.

      Гася улыбку, он начал движение к развороту. Тут было слишком тревожно, и он спешил вернуться в свой уютный кабинетик, к компьютеру и прерванной игре.

      – Алексеевич, а правду Тумис говорил про премию? – излишне громко, от страха упустить момент, спросила из своего угла Зоя.

      И выступила вперед, заранее округляя глаза от внимания начальства.

      – А что говорил Тумис? – спросил Филимонов, пугаясь, как сирены, звенящего голоска Зои.

      Он сам насторожился: что случилось?

      – Ну, что премию дадут, за сваи эти! – поспешила довести до него свою поразительную новость Зоя. – По тридцать процентов. За скорость…

      – Первый раз слышу, – с облегчением выдохнул Филимонов.

      – Я же говорил! – хмыкнул Михалыч. – Ему только языком молоть! Верить всякому…

      – Я спрошу, – нейтрально пообещал Филимонов. – Может, и правда.

      Он прошмыгнул мимо Зои и выскочил из дежурки. Грохнули прощально мостки – убежал к себе.

      Не мешкая, утопал за ним и Павел. Делать фланцы якобы.

      На самом деле, удирал от дурной работы – и попробуй его останови. Он был работник в годах, хорошо за пятьдесят. Тоже подбирался к пенсии – ранней из-за вредной профессии. Поработал на Севере, чем сильно гордился, и еще много где. Цену себе знал, не подступись. Перед начальством, правда, лебезил, и прикажи ему Филимонов – пошел бы на соль, никуда не делся. Но Филимонов побаивался грубого, огромного сварщика – а тот видел и пользовался. И без нужды, добровольно изнурять свое тело, раскормленное и медлительное, нипочем не стал бы – ищи дурака. Но повод все-таки придумал внятный: научился лавировать за столько лет.

      В его мощном кильватере вытянулась из дежурки Зоя, так и не сыскавшая правды, ушла в компрессорную, лелеять мечту о премии.

      Остались только смертники, и деваться им было некуда.

      Глава вторая

      Михалыч вдавил окурок в пепельницу так, словно хотел раздавить и пепельницу. И раздавил бы: такими лапищами можно раздавить что угодно. Хоть пепельницу, хоть чей-нибудь череп.

      Римма всегда с опаской поглядывала на его клешни – помесь пассатижей с мясорубкой, на ногти, похожие на заклепки. Еще бы, столько железа перевернуть! Большой палец был отогнут и как бы вывернут крабьей ножкой, почти уродливо. Тем более удивляла эта ласка, крывшаяся в столь неподходящем месте.

      У Валеры руки были мягкие, тихие – какие-то равнодушные руки. Ногти он чистил пилочкой. Правда, дома. На работе, при мужиках, не рискнул бы. И ленивы были его руки во всем. Римма знала. То, что было нужно ей, она доставала из них сама. Но все-таки доставала. Доставать нужное она умела, здесь она была мастером.

      – Пошли? – спросил ни у кого Михалыч.

      Он взглядом обтек холм спины Валеры, глянул ему в лицо. Вызывающе глянул.

      Напрасно. Валера ни на кого не смотрел и ничего не замечал. Кроме себя и панели приборов перед собой.

      Михалыч обнажил насмешливый клык.

      – Пошли, – поднялась решительно Римма.

      Знала: пока она будет сидеть, и работа с места не