Липовый ветер. Татьяна Лебедева

его назвали Черным. Когда я думаю о Хосте, сразу вижу много блестящей воды, яркий от солнца воздух, видимую с нашего балкона пахучую хвойную гору, а на горе – бабушкин санаторий. К нему по склону поднимается широкая белая лестница с огромными шарами, уложенными на балюстраде через каждые двадцать четыре ступеньки. По первому пролету лестницы идти жарко, даже если держаться в тени олеандров и акаций с розовыми пушистыми метелочками. Когда метелочки срываешь и ставишь дома в голубую рюмку, они сразу вянут, не могут жить без своей акации. А на втором пролете по обеим сторонам растут фиговые деревья и сосны, они дают густую тень, и там уже попрохладней, даже в самое жаркое время – с полудня до четырех. Эти часы лучше пережидать дома, валяться на диване на застекленном балконе, занавешенном белым тюлем, читать и есть с тарелки яблоко, нарезанное бабулей тонюсенькими ломтиками. Дыню или персик за чтением есть нельзя: они сочные, и можно испачкать страницу в книжке, а это под запретом. Читать в тишине и покое можно часов до трех. А в три – всегда в одно и то же время – на улицу выходит наша грузная соседка Мурышка. То есть имя у нее, конечно, другое, но для всех она была Мурышкой, потому что именно так она звала домой свою кошку, которую выпускала на самовыгул. Под конец сиесты соседка-кошатница выходит на улицу, становится под нашим балконом или бредет вокруг дома, заглядывая в заросли гортензий, и истошно зовет: «Мурышка! Муры-шка! Мурыыыыышка!»

      Я знаю, что бабушка вот-вот вернется домой, переоденется в тонкое домашнее платье на пуговицах и выйдет на балкон со своей, взрослой, книжкой. Может и мне почитать, если не очень устала. Бабушка закрывает балконное окно, ложится на кушетку и читает вслух из книжки. Она смеется, и от этого мне тоже ужасно смешно.

      Мама Рома, мама Рома,

      как тебе не совестно?

      Тощ супруг, как макарона,

      да еще без соуса.

      Меня совесть не грызет —

      кровь грызет игривая.

      Дай,

      правительство,

      развод,

      или —

      эмигрирую!

      – Синьор доктор, объясните мне, какое я животное?

      – Не понимаю вашего вопроса, синьора.

      – Чего ж тут не понимать, синьор доктор!

      Встаю и сразу начинаю штопать, гладить, готовить завтрак мужу и детям – словом, верчусь как белка в колесе.

      Сама поесть не успеваю – остаюсь голодная как волк.

      Иду на фабрику и целый день ишачу.

      Возвращаюсь в автобусе и шиплю на всех от злости как гусыня.

      Захожу в магазин и тащусь оттуда, нагруженная как верблюд.

      Прихожу домой и снова стираю, подметаю, готовлю – в общем, работаю как лошадь.

      Падаю в кровать, усталая как собака.

      Муж приходит пьяный, плюхается рядом и говорит: «Подвинься, корова».

      Какое же я все-таки животное, синьор доктор, а, синьор доктор?1

      Я не знаю, почему

1

Евтушенко Е. Ритмы Рима.