Под грязью пустота. Александр Золотько

и выглянул в окно. Или подмораживает, или ему только кажется?

      – Никак холодает? – удивленно спросил Клоун, – не может быть!

      – Может, – уверенно сказал Гаврилин, – январь, между прочим. Пора.

      – Пора. Ты где свой гепатит подцепил?

      Вопрос был задан совершенно будничным тоном, и Гаврилин чуть не ляпнул сгоряча о «Старой крепости».

      Коньяк без закуски очень способствует откровенности. Но нас, старых опытных наблюдателей, фиг теперь кто поймает.

      – На улице прицепились какие-то козлы! Думал отмахаться – и получил ножом. Думал убежать и получил пулю.

      – Весело погулял!

      – Весело.

      Вот только интересно, что бы мне пришлось врать, если бы Клоун поинтересовался, как это я умудрился схлопотать пулю спереди при выстреле сзади. Но Клоун провокационных вопросов не задавал. И на сомнения Гаврилина внимания не обратил.

      – Ничего, недельки две и будешь как новенький. По себе знаю.

      – По армии?

      – И по армии тоже. Я там схлопотал по полной программе. Восемнадцать осколков в грудь, как здрасьте.

      – Не повезло.

      – Как сказать.

      – Что, комиссовали по ранению?

      Клоун засмеялся:

      – Как же, комиссовали. Даже отпуска не получил.

      – Так в чем же повезло?

      – А выжил. Просто взял и выжил.

      Гаврилин понимающе кивнул:

      – Врач?

      – И он тоже. А перед этим еще один человек, – веселое

      выражение сползло с лица Клоуна, и оно стало почти тоскливым.

      Гаврилин расценил это как нежелание говорить.

      – Может, еще и снег выпадет…

      – А ты заметил, о чем бы мужики не трепались, все на службу в армии переводят?

      – Заметил. Особенно те, кто повоевал. Уже закончилось давно, а все…

      – Не закончилось. Ни хрена не закончилось. Все мы там остались. На войне. Все воюем и воюем. Как проклятые. Кто изловчился – в штабе, кто нет – в поле. На блокпостах, в маневренных группах, на бортах. Иногда кажется, что проснусь – а все по-прежнему. Пянжский погранотряд, палатки, вертушки.

      Гаврилин слушал молча, не перебивая. В такие минуты он чувствовал себя слишком неловко, чтобы перебивать. В такие минуты ему казалось, что виноват в чем-то, что его вина в том, что ему не довелось повоевать, что его служба проходила ровно и спокойно.

      – А я не жалею. Честно. То что потом кричали о несправедливой войне… Может быть. Может быть она была несправедливой для генералов. А для меня, для остальных пацанов двадцатилетних… Эта была война справедливая.

      Это была война за свою жизнь, за своих ребят…

      Ладно, все прошло, – Клоун глубоко вздохнул, – все прошло. Об одном жалею.

      – О чем?

      – Долг один не вернул. Не получилось, – Клоун отошел от окна, – пошли, дамы заждались.

      Гаврилин двинулся следом за ним.

      Ну вас всех, ветеранов, подумал он, все вы какие-то непростые и загадочные. Воюем. Если бы вы одни! Если бы вы одни продолжали воевать и убивать!

      Гаврилин потер о брюки ребро левой ладони.

      Долг