История другого города. Исаак Ландауэр

очкарик в нем удивился.

      Сакраментальный вопрос: «Как же вы допустили» подопытный в тот вечер ей не задал. Всякая избранность по умолчанию есть коварная слабость – следовательно обнаруживающаяся поздновато. Мужчина, как правило, осенен отцом, а женщина – она ведь всего лишь тебя родила, само собой разумеещееся; неоднозначная расстановка приоритетов. Свобода это сомнение: а счастье приходит само. Ему подали наполненный до краев стакан: доброй ночи. Навык счета у Азамата под кожей: от перестановки мест слагаемых сумма его не меняется; разве что меняются слагаемые.

      Утро встретило его пасхальным приветствием Ани: кому – что.

      – Мои поздравления, – последовал короткий ответ. Тем, кто едва ли помнит и одну притчу, лучшую советчицу и подругу, Диоклетиана и Нерона, Фиванский легион, – Уж если принять Ваше знание за данность, едва ли в том царствии вас ждут: отца-то он просил, да простил ли отец.

      – Гляжу, крепко выспался.

      – Не жалуюсь: три кошмара и одна мысль за ночь.

      – Хоть одна.

      – Слышал на заданную тему поучительную историю, Анна Александровна. Как в одной деревне особо идейный разоритель церкви танцевал на иконе – да так рьяно, что после ослеп.

      – Поделом.

      – По вашим делам. Или тот, кто, умирая в муках, щадил жестоко ошибающихся – убийц, переживая за всякую отбившуюся овцу, лишил бы ту овцу света за то, что на доске сплясала. Где тот самый кумир сотворен – оригинал-то ни единого прижизненного портрета не оставил, а уж желающих увековечить лик, надо полагать, довольно имелось. Милосердие и прощение избранным, а вечную тьму не согласным – занятно понимаете вы учение его. Да только он не рейсовый автобус, чтобы с утешающей регулярностью копаться в мерзости непогрешимого тщеславия богоподобных, обрекая себя на поучительно зрелищное страдание. Пришел раз и ладно. Пойду и я – как-никак служба.

      – Да уж, воистину, – глаза ее засветились материнской нежностью. Объект восхищения в ответ зарделся едва уловимым румянцем: текущий набор блесен пока не устарел.

      Снова будни. Тяжелыми ногами перебирая землю, отправился в расположение вверенного кабинета. Палыч посетовал опоздавшему губой, слегка дал коленом в живот и усадил «прочей дисциплины для» писать объяснительную. «Вчера, сего года», – цитировал очкарик любимого автора, – «Позволил, несмотря на очевидные показание стрелок часов в казарме», – совсем уж неприкрытого плагиата стыдился, – «Игнорировать отбой, в результате чего вынужден был явиться к непосредственному месту действия», – перечеркнул, – «Приписки с опозданием в шестнадцать минут», – и угораздило же, – «Ввиду досадной перистальтики выпитый наскоро и натощак стакан кефира вызвал процесс стремительного брожения, отозвавшийся неуставным запахом изо рта».

      – Занятно, – констатировал, прочитав, текущий собственник души и тела, – Перепиши в десяти экземплярах без подписи и числа: раздам сослуживцам, к эдакой писанине едва ли придерешься. Хвалю, – туча миновала, – Бегом за пивом, эрудит, – вышло солнце, – Составишь компанию, а то на тебя, сирого, и взглянуть больно, – пригрело, – К одиннадцати