Зверь из бездны. Евгений Чириков

долго шарила и ворчала. Изба осветилась скучным коптящимся языком маленькой лампы. Человек огляделся: никого, кроме старухи, не видать.

      – Мужики дома?

      – Никого нет, батюшка, никого… Одних угнали, другие разбежались… Никак одна я на всем хуторе…

      – Не врешь? Смотри, старая, говори правду, как попу на духу, а то худо будет.

      – А что мне будет? Двум смертям, батюшка, не бывать, а одной не миновать. Мы уж и бояться-то перестали… И Бога-то теперь не боятся уж…

      – Хлеб есть?

      – Откуда? Ты тесто-то ставил?

      – Жрать хочу, как собака… Лучше покорми сама. Не дашь, искать буду, а найду – ответишь мне за обман.

      – Эх, вы!.. Как собаки и есть: которая лютее да зубастее, та и вырвет…

      Старуха пошла за перегородку и выйдя бросила на стол краюху черствого хлеба:

      – Весь тут. Не пахано, не сеяно, а подай! Сама с голоду подыхай, а вам подай… Ешь, Христа ради!

      Человек обломил от краюхи половину и, торопливо давясь, стал утолять мучивший его голод.

      – А это тебе оставил, старуха… Пополам… По-братски, старуха!

      – Добрые вы.

      – Какая станция, бабушка, у вас?

      Старуха назвала станцию.

      – Верно. Она самая… – подумал вслух человек и опять спросил: – Много на станции наших?

      – Я уж не знаю, какие ваши, а какие наши… Не знаю я ничего. Не спрашивай!

      – А ты за кого: за красных или за белых?

      – Ничего не знаю. Не наше дело. Бог с вами…

      Старуха боится захожего человека, человек боится старухи.

      Тут на печи заплакал ребенок, и старуха пошла к нему и стала утешать, баюкая и приговаривая слезливо и жалобно:

      – Ненаглядный ты мой! Сироточка моя разнесчастная!.. Что мы делать-то с тобой будем?..

      Старуха причитала, припевала, и ребеночек притих.

      – Вот что, старуха, – начал человек шепотом. – Я белый…

      – Мне все одно, батюшка. Перед Богом – все люди-человеки.

      – Тебе-то все равно, да вот мне-то надо точно знать, в чьих руках ваша станция?

      – А кто вас знает. То одни придут, то другие, а нам все вы хороши…

      – Скажи правду, кто теперь на станции: белые или красные?

      – И знать не хочу… и не спрашивай… И разговаривать я с вами боюсь, – жалобно затянула, точно заплакала, старуха и стала отмахиваться костлявой рукой.

      – Так вот что: иди и узнай!

      – Как же я могу идти? Чай, видишь, у меня на руках ребеночек хранится? Больной внучонок лежит, а я побегу от него… Да ты что, в уме ли?

      – С ребенком останусь я, а ты иди и точно узнай, кто на станции.

      Человек сказал это строго и, вынув из кармана револьвер, положил его на стол около лампы:

      – Вот видишь? Эту штуку? Если красных с собой приведешь, я сперва ребенка убью, а потом… себя.

      Старуха опустила руки и долго безмолвствовала. Потом медленно перекрестилась на образ и прошептала:

      – Вразуми, Господи, заблудших…

      – Ну ладно. Потом помолишься, а сейчас некогда.

      – Ты,