Сочинения. Василий Розанов

звезда,

      Горит восточная звезда.

      – Ты что, Вася?

      Перевел на меня умные, всегда у него серьезные глаза. Плоха память, старается, трудно, – потому и серьезен:

      – Повторяю урок.

      – Так нужно учить:

      Адмиралтейская игла.

      Это шпиц такой. В несколько саженей длины, т. е. высоты.

      – Шпиц? Что это??

      – Э… крыша. Т. е. на крыше. Все равно. Только надо: игла. Учи, учи, маленькой.

      И повернулся. По дому – благополучно. В спину мне слышалось:

      Ад-ми-рал-тей-ска-я звезда,

      Ад-ми-рал-тей-ская игла.

      .

* * *

      Не литература, а литературность ужасна; литературность души, литературность жизни. То, что всякое переживание переливается в играющее, живое слово: но этим все и кончается, – само переживание умерло, нет его. Температура (человека, тела) остыла от слова. Слово не возбуждает, о, нет! оно – расхолаживает и останавливает. Говорю об оригинальном и прекрасном слове, а не о слове «так себе». От этого после «золотых эпох» в литературе наступает всегда глубокое разложение всей жизни, ее апатия, вялость, бездарность. Народ делается как сонный, жизнь делается как сонная. Это было и в Риме после Горация, и в Испании после Сервантеса. Но не примеры убедительны, а существенная связь вещей.

      Вот почему литературы, в сущности, не нужно: тут прав К. Леонтьев. «Почему, перечисляя славу века, назовут все Гете и Шиллера, а не назовут Веллингтона и Шварценберга».[9] В самом деле, «почему»? Почему «век Николая» был «веком Пушкина, Лермонтова и Гоголя», а не веком Ермолова, Воронцова и как их еще. Даже не знаем. Мы так избалованы книгами, нет – так завалены книгами, что даже не помним полководцев. Ехидно и дальновидно поэты назвали полководцев «Скалозубами» и «Бетрищевыми».[10] Но ведь это же односторонность и вранье. Нужна вовсе не «великая литература», а великая, прекрасная и полезная жизнь. А литература мож. быть и «кой-какая», – «на задворках».

      Поэтому нет ли провиденциальности, что здесь «все проваливается»? что – не Грибоедов, а Л. Андреев, не Гоголь – а Бунин и Арцыбашев. Может быть. М. б., мы живем в великом окончании литературы.

* * *

      Листья в движении, но никакого шума. Все обрызгано дождем сквозь солнце. И мамочка сказала:

      – Посмотри.

      Я глядел и думал то же. Она же думала и сказала:

      – Что может быть чище природы…

      Она не говорила, но это была ее мысль, которую я продолжал:

      – И люди и жизнь их уже не так чисты, как природа… Мамочка сказала:

      – Как природа невинна. И как поэтому благородна…

      (лет восемь назад в саду).

* * *

      Когда я прочел это мамочке, она сказала:

      – Это было года четыре назад.

      Это еще было до болезни, но она забыла: тому – лет восемь. Она прибавила:

      – Ты теперь несчастен, и потому вспоминаешь о том, когда мы были счастливы.

      Прихрамывая, несет полотняные туфли, потому что сапоги я снял и по ошибке поставил торжественно перед собою на перильцах балкона («куда-нибудь»).

      И все хромает.

      И

9

– Эта мысль развита в критическом

880

этюде К. Н. Леонтьева «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого» (1890).

10

Бетрищев – генерал во втором томе «Мертвых душ» Н. В. Гоголя.