Око Тимура. Андрей Посняков

в стороны. А Иван уж разошелся, эх-ма! Размахивал тяжелой гитарой, словно былинный богатырь палицей.

      Косил Ясь конюшину,

      Косил Ясь конюшину…

      Поглядал на дивчину!

      Вокруг раздавались звуки ударов, чьи-то приглушенные вопли и девчачий визг. Отчаянно пахло потом, табаком и консервированными оливками.

      – Менты!!! – вдруг заорали рядом. – С собакой приехали. Сваливаем, ребята!

      – Я вот вам свалю! – осерчал Раничев. – А ну стой, падлы! А ты не лай… – Он оглянулся на огромную овчарищу, светившуюся в темноте, что твоя собака Баскервилей. – Не лай говорю…

      А собака все лаяла, аж изошлась вся, да так что Иван проснулся и едва не упал с крыльца.

      – Ох, мать твою, Аксютка, и почто разлаялся?

      Напрасно Иван кричал на собаку – лаять-то было с чего! В ворота колотились. И кого черт принес? Хотя… как это, кого? Ведь договаривался же, и вот те раз – заснул.

      – Иду, иду, – поспешая к калитке, заорал Раничев. – Сейчас, отопру уже.

      Вот и распахнулась наконец небольшая, у самых ворот, дверца. Боярский возница Прошка, поклонившись Ивану, отошел в сторону. Бабочкой – в нарядной беличьей шубке, крытой золотистой парчою – выпорхнула из возка Евдокся, растянула в улыбке губы, сверкнула глазищами изумрудными:

      – Любый мой, любый…

      Вбежав на двор, бросилась Ивану на шею, поцеловала, потом обернулась, крикнула в калитку вознице:

      – К вечерне меня заберешь, понял?

      – Как не понять, боярыня-краса? – лукаво прищурился Прохор – молодой цыганисто-курчавый парень в овчинном полушубке и армяке. Стегнул запряженных в возок гнедых, развернулся лихо, умчался, присвистывая, только его и видали.

      – Прошу в дом, – поклонился Иван. – Слуг отпустил до вечера, не хочу, чтоб нам кто-то мешал.

      – Ништо. – Боярышня смущенно опустила веки. – Говорят, ты разбогател изрядно?

      Иван усмехнулся, распахнув перед гостьей дверь:

      – Не то чтобы сильно разбогател, однако у князя теперь в чести!

      – Вот славно! – совсем по-детски хлопнула в ладоши Евдокся. – А жарко-то как у тебя, Иване.

      – Жарко – не холодно, пар костей не ломит. Шубку-то сними, люба…

      Улыбнувшись, девушка сбросила шубу Ивану на руки, оставшись в накинутой поверх длинного алого саяна распашнице белого атласа, украшенной ярко-синими кусочками ткани – вошвами – и множеством блестящих серебряных пуговиц.

      – К столу? – Раничев кивнул на закуски с вином. – Или нет, пойдем-ка, покажу тебе опочивальню.

      – Пойдем, – почему-то шепотом отозвалась гостья. Поднялась вслед за Иваном в узкую опочивальню с выстланным мягкими шкурками ложем, скинула на лавку распашницу, с улыбкою расстегнула саян почти до самого пояса.

      – Помоги, милый, – усевшись на лавку, тихо попросила она.

      Раничева не надо было долго упрашивать. Расстегнув, снял с Евдокси саян, обнял за шею, нащупав застежку жемчужного ворота… расстегнул, почувствовав под белым шелком рубашки напрягшуюся грудь…