Донские рассказы (сборник). Михаил Шолохов

отпрянул в сторону, чертыхаясь вполголоса, гремя бидонами, стал подниматься по скользким от сырости ступенькам. Уже на выходе из ледника он подождал следовавшую за ним все еще лукаво улыбавшуюся доярку, спросил:

      – За Дон будете отступать или останетесь? Интересуюсь на всякий случай.

      – Сейчас будем уходить, солдатик. Может, и ты с нами?

      – Пока не по пути, – значительно суше сказал Лопахин, но тотчас же хрипловатый голос его снова обрел воркующую, голубиную мягкость: – А если придется – где мы, Глашенька, встретимся?

      Смеясь и отталкивая Лопахина от двери крутым плечом, доярка ответила:

      – Вроде бы и не к чему нам встречаться, но уж если так захочешь повидать, что будет невтерпеж, – в лесу на той стороне Дона поищешь. Мы далеко от своего хутора не пойдем.

      Вздыхая и кляня в душе непоседливую солдатскую жизнь, нагруженный бидонами, Лопахин побрел к саду. Потянуло его еще разок взглянуть на вдову, такую суровую на вид, но с удивительно ласковыми рыжими искорками в глазах. Он оглянулся и едва не упал, зацепившись ногою за кочку, и сейчас же вослед ему полетел и проник до самого сердца заливистый женский смех…

      В окопе Лопахин, не отрываясь, долго пил прямо через край бидона холодную жизнетворящую влагу, потом, отяжелевший от выпитого молока и по-детски счастливый, поручил Копытовскому распределить молоко среди бойцов роты по котелку на брата и строго наказал не обижать остальных, если останутся излишки. Сам он снова собрался идти, но Копытовский посоветовал не ходить:

      – Старшина будет ругаться, не ходи. – Лопахин мечтательно улыбнулся, сказал:

      – Я, может быть, и не пошел бы, но ноги сами меня несут… Там есть одна такая доярка, Глаша, что, если бы не война, – я согласился бы с ней всю жизнь под коровьим брюхом сидеть и за дойки дергать.

      Прищурив глаза, закрывая черной ладонью рот, Копытовский спросил прерывающимся от смеха голосом:

      – За чьи дойки-то?

      – Это не важно, – о чем-то задумавшись, рассеянно ответил Лопахин.

      Взгляд его скользил по зеленым купам деревьев и надолго останавливался на красной черепичной крыше МТФ.

      – Смотри, как бы от старшины тебе нынче не досталось. Он что-то со вчерашнего дня злой, как цепная собака, – предупредил Копытовский.

      Лопахин махнул рукой, запальчиво сказал:

      – Иди ты со своими советами и вместе со старшиной! Что он мне шагу не дает ступить? Скажи, что Лопахин пошел за маслом, молоком его угости, вот и весь разговор. А если он ко мне попробует привязаться, – я ему отпою панихиду! Я Лисиченкину кашу не могу больше есть, у меня от нее язва желудка начинается. Пусть дают полностью по микояновскому уставу положенный паек, тогда я и ловчить не буду. Что я, психой, чтобы от сливочного масла отказаться, если добрые люди сами его предлагают? Не противнику же его оставлять?

      – Ну, если масло дают – нечего дремать, иди, – торопливо согласился Копытовский.

      Минуту спустя Лопахин уже шагал по знакомой тропинке в саду, прислушивался