Вечная мерзлота. Виктор Ремизов

а никогда до людей не добраться! Очень неприятно, Георгий Николаич, на тот свет получается, уходишь!

      Горчаков качнул головой, соглашаясь, сам рассматривал изуродованный берег реки. Еще три дня назад тут было тихо, как у Христа за пазухой. Нетронутая, полусонная тайга и мутная весенняя река с белыми торосами по берегу. Птички пели… Но за два последних дня пришло много барж, заключенных сильно прибавилось и тайги навалили много. Километра на три вдоль берега все уже лежало, словно скошенное, деревья распиливали, растаскивали, жгли в кострах и сбрасывали в реку, освобождая место под площадки. Десятки барж стояли под разгрузкой, росли горы стройматериалов… и всюду, как в гигантском муравейнике, сновали и сновали люди. Издали не разобрать было, кто из них в серых казенных робах, а кто в полевой форме с портупеей и кобурой на поясе.

      – Лепила[10]! – Напрямую, через завалы к ним пробирался помбригадира Козырьков. – Млятский рот! Заманался искать! Давай к капитану!

      Горчаков очнулся от мыслей, посмотрел на топор, торчащий рядом в дереве.

      – Я заберу, – понял его Шура.

      Горчаков надел верхонки и стал спускаться к реке.

      – Особист врача требует, Николаич. – Козырьков шел сзади, вытирая пот со лба.

      Козырьков, хоть и пытался разговаривать, как блатной, но блатным не был. Крестьянин Тульской губернии, он сидел четвертый год за два мешка картошки, которые кто-то спрятал у него за ульями в омшанике. Он был страшно удручен такой несправедливостью и подробно рассказывал, как те мешки стояли почти на виду, и как бы он их заныкал, если бы хотел на самом деле спрятать. Больше всего его расстраивало, что мешки достались тому, кто стукнул. В помбригадиры он попал случайно и очень дорожил местом. Это была самая высокая должность за всю его жизнь. Покрикивать даже научился.

      Они шли вдоль торосов, впереди из баржи выгружали женский этап. Большая его часть уже вышла и неровной колонной медленно поднималась по склону. У баржи выстраивали последние пятерки, считали. По мере приближения к женщинам Козырек оживлялся, щупал реденькие усы, расстегивал черную казенную спецовку и поглаживал откуда-то взявшуюся у него тельняшку. Улыбался глуповато и заговорщицки поглядывал на Горчакова.

      Две женщины неподвижно лежали на солнце, лица прикрыты грязной мешковиной. Обе в серых робах и босые, ступни одной были худыми и маленькими, как у подростка.

      Рядом с ними на бушлате разметалась тяжело опухшая женщина. Серое изношенное платье разлезалось на необъятном животе. Дышала с задержками и хрипом, глаза совсем заплыли. Старшина, начальник конвойной команды что-то зло выговаривал пожилому сержанту с автоматом на плече. Тот курил вонючий самосад, вежливо пуская дым из седых усов мимо командира. На корточках возле больной сидела заключенная, грела в ладонях кружку с водой, красивые темные волосы выбились из-под платка.

      – Коля, найди пару досок на носилки, – попросил Горчаков помбригадира и присел к старухе.

10

Лепила – доктор, врач, фельдшер (лагерный жаргон)