Могикане Парижа. Александр Дюма

Я не курю.

      – Однако ты удивительная дрянь, братец, и, право, я не знаю, найдется ли на свете женщина, которая согласится полюбить тебя.

      Коломбо покраснел.

      – А! Она уже нашлась? – вскричал Камилл. – Это хорошо!

      Он протянул другу руку.

      – Поздравляю тебя, мой милый! Значит, в отношении женщин у вас здесь лучше, чем в отношении стола. Ну, и будь уверен, что как только я позавтракаю, то тотчас же примусь за разведку! Право, я теперь очень жалею, что не привез тебе негритянку… Пожалуйста, не гримасничай! Между ними есть – прелесть какие! Одно досадно, пожалуй, таможенники отняли бы у меня и ее… Ну, что, идешь ты?

      – Я ведь уже сказал, что нет.

      – Ах, да! Ты уже сказал! А почему ты это сказал?

      – Экий ты ветрогон! Право, ты совершенно пустоголовый!

      – Пустоголовый! Ну, в этом отношении ты расходишься во мнениях с моим отцом. Он убежден, что череп у меня набит мозгами. Так почему ты не пойдешь?

      – Потому, что мне нужно купить для тебя мебель.

      – Это верно. Итак, беги меблировать мою квартиру, а я пойду меблировать мой желудок; но через час мы будем оба здесь.

      – Хорошо.

      – Хочешь денег?

      – Нет, спасибо, у меня есть.

      – Ну, так возьмешь потом, когда их у тебя не будет.

      – Где это я их возьму? – смеясь, спросил Коломбо.

      – Как где? В моем кошельке, если только они там будут. Я ведь – богач! Правда, Ротшильд мне не дядя и Лафитт мне не тесть, но у меня шесть тысяч годовых дохода – пятьсот ливров в месяц или шестнадцать франков, тринадцать су и полтора сантима в день. Если хочешь, можешь купить Тюильри, Сен-Клу или Рамбуйе. Вот в этом кошельке лежат мои доходы ровно за три месяца вперед.

      С этими словами Камилл, действительно, вытащил из кармана кошелек, сквозь петли которого сверкало золото.

      – Ну, об этом мы потолкуем в другой раз.

      – Так через час ты придешь сюда?

      – Разумеется.

      – В таком случае «Ступай умирать за своего князя, а я погибну за родную страну»! – вскричал Камилл.

      И он побежал вниз по лестнице, только не умирать за родную страну, как поэтически выразился Казимир Делавинь, а завтракать к Фликото.

      Коломбо пошел тоже вниз, но спокойно и рассудительно, что и соответствовало его характеру.

      Таким образом, насмешливое легкомыслие, с которым Камилл относился даже к вещам серьезным, сказалось в первых же словах, произнесенных им при встрече со старым другом.

      Обыкновенно нас, французов, упрекают в легкомыслии, беззаботности и насмешливости. Но на этот раз француз вел себя с серьезностью англичанина, а американец – с легкомыслием француза.

      Если бы не возраст, красота, манеры и изящество костюма, то Камилла можно было бы принять за одного из парижских гаменов. В нем было столько же живости, такой же склад ума, такой же беззастенчивый, веселый нрав.

      Можно было припереть его в угол, удержать в амбразуре окна, защемить между двумя дверьми и там употребить величайшее красноречие, чтобы угнездить в его голове хоть одну серьезную мысль, но стоило пролететь мухе, он увлекался