Столыпин. Аркадий Савеличев

пристально глянул в ее сокрытые глаза:

      – Откуда это вам известно, Оля?

      – Птички весточки принесли, – сбросила она с ладони очередную щепоть белых, как уже летавшие снежинки, крошек.

      Шустрые воробушки, шебутные синички и голуби – как важные светские дамы. Кто из них? Раз так, он предпочел бы синичек. Воришки-воробьи ненадежны, светские дамы слишком лукавы – даже крохи насущные друг у дружки перехватывают.

      – Как-нибудь я доскажу братнее пожелание… сегодня не буду, не волнуйтесь зря…

      – Зря ли, Петр?

      Он поцеловал ее руку, вскинутым взглядом спрашивая позволения у брата. Михаил и с временного портрета смотрел вечным, утвердительным взором.

      – Значит, не зря, Оля.

      Стоял уже сырой петербургский октябрь, промелькивали снежинки над могилой; Ольга не отнимала платка от носа. Петр поднял меховой воротник ее осеннего, теплого манто и слегка приклонил в соболий мех голову, но как-то нескладно, словно носом за грехи ткнул.

      – Рука ваша, Петр, тяжелая, – высунула Ольга посиневший носик.

      – Ничего, привыкайте, Оля.

      Внимательный, строгий взгляд в ответ. Не много ли берет на себя?

      Она перевела разговор на то, что он и сам знал, – из слов матери. С некоторой опаской сказала:

      – Пора мне в Одессу, Петр.

      В Одессу, значит, домой, в уединение, где никто не знает соломенную невесту…

      Теперь он с особым вниманием посмотрел на нее:

      – Я тоже думаю: пора. Отдохните.

      Можно бы обидеться: ее вроде как сгоняли с петербургского кладбища, да и вообще – из памяти вон…

      – Я тоже вскоре приеду к его превосходительству Нейдгардту. Надеюсь, у нас будет время уже не у могилы поговорить?

      Напрашиваться в гости без приглашения – не самое лучшее дело. Он спохватился:

      – Но ведь не сегодня и не завтра вы поедете? Вы нездоровы, вам следует подлечиться…

      – Нет, Петр. Надо ехать. Нельзя же так, сразу…

      Все иносказания становились слишком ясны. И мать как почувствовала – уже не очень-то легким, но настойчивым шагом вынырнула из-за могильных, вздыбившихся плит.

      – В карету, в карету, милая, – обняла Ольгу за плечи. – Поедемте прямо к нам, чайку попьем?

      Ольга упрямо высунула носик из мехов:

      – Нет, мама́. Не надо усложнять…

      Уже сорок дней прошло после гибели Михаила, убитого 7 сентября, октябрь кончается, сороковины минули, а она все так: мама́, мама́! Но кто теперь для нее Наталья Михайловна?

      Вслух об этом не говорили. Только мать с истинной прозорливостью посматривала на младшенького, а Александр, для которого Петр, собственно, был погодок, с некоторой долей зависти хмыкал:

      – Иванушкам всегда везет!

      Известно, в любой русской сказке младшенький брат – Иванушка, может быть, и дурачок, но впоследствии непременный счастливец.

      Ну, сказка так сказка. Петр не оставался в долгу:

      – Зато средний братец в конечном-то счете – сам в дураках остается. На чужой каравай рот не