Столыпин. Аркадий Савеличев

на кожаный валик ландо и закрыл лицо руками. В их военной семье до слезливых сантиментов не опускались, но Петр невольно положил руку на голову отца, даже не прикрытую фуражкой. Отец плакал…

      – Что с вами, папа?!

      – Со мной?.. – поднял он голову, и Петр впервые заметил седину на его висках. – Со мной все в порядке. Миша убит.

      Этот сухой генеральский рапорт ничего не прояснил.

      – Что?! Откуда вы это взяли, папа?..

      Домашний генерал смахнул с глаз, с усов и даже с лица слезливую морось и протянул депешу.

      Петр глянул на казенный бланк.

      – Да ведь там сказано – ранен?!

      – Смертельно ранен, – поправил генерал, человек военный. – Поверь моему опыту, я знаю, что это такое. В Питер! Сейчас же на этих лошадях к поезду! Где мама?

      – С ней глубочайший обморок, – все сразу понял Петр. – Часа три назад она упала с криком: «Кровь! Кровь!..»

      – Значит, не будем ее тревожить. Ты вот что, сынок… – Он не часто так говорил. – Ты вынеси мои необходимые бумаги, чистый дорожный плед, саквояж, а я отдохну пока в этом ландо.

      – Нет, отец! – тоже сразу решился Петр. – Послушайте, отец. Я взрослый уже!..

      Отец воззрился на него, будто в разведку на турок посылал.

      – Пожалуй, Петр.

      – Не пожалуй, а взрослый! Мне двадцать лет. На этих лошадях… нет, лучше на других, перепряжем… все равно: к Николаевскому вокзалу еду я. Я, отец! Не спорьте.

      Генерал строго смотрел на него:

      – Что ты себе позволяешь, мальчишка?..

      – Не мальчишка, папа, успокойтесь. Что бы ни случилось, в Питере Александр, другие родственники, ваши друзья. Я сразу дам знать. А если терпения не хватит, выезжайте завтра утром. Вместе с мамой. Вы слышите, папа?..

      Генерал уже спокойнее раздумывал – посылать ли его в разведку.

      В тот момент к ним подбежала и Оля. Она, оказывается, все слышала и головой упала на тот же кожаный валик ландо.

      Старый генерал вздрогнул и опустил руку на бившуюся беззвучно головку.

      – Бедная, бедная…

      Несвойственный генералу лепет остановил сын:

      – Папа! Перестаньте хныкать.

      Отец гневно приподнял опавшие плечи.

      – Что вы себе позволяете?..

      Но успела вскинуться и взять себя в руки уже сама Ольга:

      – Папа́! Петр прав. Вы устали, переволновались. Пусть он едет в Питер… и я туда же, вместо вас. Если вы позволите, папа́?..

      Она смотрела на него такими дочерними глазами, что генерал попробовал даже улыбнуться:

      – Нет, мне перед вами обоими не устоять. Вы хуже турок…

      IV

      Странная это была ночь, в поезде Николаевской железной дороги. Если не сказать больше – роковая…

      Петр распорядился хорошо – и фамилией, и решительным видом – ему сейчас же дали билеты на ночной курьерский – за пять минут до отхода. Из занятого привал-купе лихо выселили какого-то увешанного золотыми цепями купчину и его не то дочь, не то наложницу… скорее всего, последнее – и кондуктор с видом лихого адъютанта взял под козырек форменной