Потоп. Генрик Сенкевич

и он с обоими Скшетускими и паном Михалом очутился в кейданском замковом подземелье, старик понял, какой опасности подверг и себя, и своих друзей, и очень встревожился.

      – Что же теперь будет? – спрашивал он, глядя осоловелыми глазами на маленького рыцаря, на которого особенно полагался в трудную минуту.

      – К черту, не хочу жить! Мне все едино! – ответил Володыёвский.

      – До таких времен мы доживем, до такого позора, какого свет и Корона отроду не видывали! – сказал Ян Скшетуский.

      – Если бы дожили, – воскликнул Заглоба, – могли бы подать добрый пример, доблесть пробудить у других! Да вот доживем ли? В этом-то вся загвоздка!

      – Страшное, неслыханное дело! – говорил Станислав Скшетуский. – Где еще бывало такое? Помогите, друзья, ум у меня мутится! Две войны, третья казацкая, и измена вдобавок, как чума: Радзеёвский, Опалинский, Грудзинский, Радзивилл. Светопреставление наступает, Страшный суд! Расступись, земля, под ногами. Право же, я с ума схожу!

      И, сжав руками затылок, он, как дикий зверь в клетке, заметался по подземелью.

      – Помолимся Богу! – сказал он наконец. – Господи, помилуй нас, грешных!

      – Успокойся, пан Станислав! – обратился к нему Заглоба. – Не время приходить в отчаяние!

      Станислав пришел вдруг в ярость.

      – Чтоб тебя Бог убил! – стиснув зубы, крикнул он Заглобе. – Это ты придумал ехать к этому изменнику! Чтобы вас обоих Бог покарал!

      – Опомнись, Станислав! – сурово произнес Ян. – Никто не мог предвидеть, что станется. Терпи, не ты один терпишь, и знай, наше место здесь и только здесь… Господи, помилуй не нас, но несчастную нашу отчизну!

      Станислав ничего не ответил, только руки ломал, так что трещали суставы.

      Все умолкли. Один только пан Михал отчаянно насвистывал сквозь зубы и, казалось, оставался равнодушным ко всему, что творится вокруг, хотя, в сущности, страдал вдвойне: и оттого, что отчизна в горе, и оттого, что сам он оказал неповиновение гетману. Он был солдат до мозга костей, и для него это было страшным делом. Тысячу раз предпочел бы он умереть.

      – Не свисти, пан Михал! – попросил Заглоба.

      – Мне все едино!

      – Как так? Неужели никто из вас не хочет подумать о том, как бы нам спастись? Право же, стоит поломать над этим голову! Неужто гнить в этом подземелье, когда отчизне дорога каждая рука? Когда один честный должен противостоять десяти изменникам?

      – Отец прав! – сказал Ян Скшетуский.

      – Один только ты не потерял от муки рассудка. Как ты думаешь, что этот изменник решил сделать с нами? Не казнит же он нас, в самом деле?

      Володыёвский разразился вдруг отчаянным смехом.

      – Отчего же ему не казнить нас, хотел бы я знать? Разве мы ему не подсудны? Разве не у него меч в руках? Вы что, не знаете Радзивилла?

      – Что ты там толкуешь? По какому такому праву казнить?

      – Меня – по праву гетмана, вас – по праву насильника!

      – Но ему пришлось бы ответить за это…

      – Перед кем? Перед шведским королем?

      – Утешил,