Потоп. Генрик Сенкевич

все приближаются; уже можно различить лицо полководца. Он держит в руке булаву; по числу бунчуков видно, что это великий гетман.

      – Во имя Отца и Сына! – кричит князь. – Да ведь это Сапега, это воевода витебский! А где же я? Что же мне суждено?

      – Позор! – шепчет совесть.

      – Литва! – ответствует гордыня.

      Князь хлопнул в ладоши, Гарасимович, бодрствовавший в соседнем покое, тотчас показался в дверях и согнулся кольцом в поклоне.

      – Свет! – сказал князь.

      Гарасимович снял нагар со свечей, затем вышел и через минуту вернулся со светильником в руке.

      – Ясновельможный князь! – сказал он. – Пора на отдых, вторые петухи пропели!

      – Я не хочу спать! – ответил князь. – Задремал, и злые грезы меня душили. Что нового?

      – Какой-то шляхтич привез письмо из Несвижа от князя кравчего; но я не посмел войти без зова.

      – Давай скорее письмо!

      Гарасимович подал письмо, князь вскрыл печать и прочел следующее:

      «Храни тебя Бог, князь, и упаси от умыслов, кои могут принести нашему дому вечный позор и погибель. За одно таковое намерение не о владычестве, но о власянице надлежит помыслить. Дума о величии нашего дома и у меня на сердце лежит, и наилучшее тому доказательство старания, кои прилагал я в Вене, дабы получить suffragia в сеймах Империи. Но отчизне и повелителю нашему я не изменю ни за какие награды и власть земную, дабы после такого сева не собрать жатвы гнева при жизни и осуждения за гробом. Воззри, князь, на заслуги предков и на незапятнанную славу и опомнись, Христом-Богом молю, покуда есть еще время. Враг осаждает меня в Несвиже, и не знаю я, дойдет ли до твоих рук сие послание; но хотя каждая минута грозит мне гибелью, не о спасении молю я Бога, но о том, дабы удержал он тебя от сих умыслов и наставил на путь истинный. Буде свершилось злое дело, можно еще recedere[44] и скорым исправлением искупить вину. А от меня не жди помощи, заране упреждаю, что, невзирая на кровные узы, силы свои соединю с паном подскарбием и с воеводою витебским и оружие мое сто раз обращу против тебя, князь, прежде нежели добровольно приложить руку к сей позорной измене. Поручаю тебя, князь, Господу Богу.

      Михал Казимеж Радзивилл,

      князь Несвижский и Олыцкий,

      кравчий Великого княжества Литовского».

      Прочитав письмо, гетман опустил его на колени и со страдальческой улыбкой покачал головой.

      «И он меня покидает, родная кровь отрекается от меня за то, что пожелал я дом наш украсить неведомым доселе сиянием! Что поделаешь! Остается Богуслав, он меня не предаст. С нами курфюрст и Carolus Gustavus, а кто не пожелал сеять, тот не будет собирать жатву…»

      «Позора!» – шепнула совесть.

      – Ясновельможный князь, изволишь дать ответ? – спросил Гарасимович.

      – Ответа не будет.

      – Я могу уйти и прислать постельничих?

      – Погоди!.. Всюду ли расставлена стража?

      – Да.

      – Приказы хоругвям разосланы?

      – Да.

      – Что

44

отступить (лат.).