Потоп. Генрик Сенкевич

думаешь делать после войны? – спросила вдруг панна Эльжбета Селявская, сложив губки сердечком и усердно обмахиваясь веером.

      – В монастырь пойду! – сердито ответил маленький рыцарь.

      – А кто это на пиру про монастырь толкует? – весело крикнул Кмициц, перегибаясь за спиной Оленьки. – Эге, да это пан Володыёвский!

      – А ты об этом не помышляешь? Верю, верю! – сказал пан Михал.

      Но тут в ушах его раздался сладкий голос Оленьки:

      – Да и тебе, пан, незачем помышлять об этом. Бог даст тебе жену по сердцу, милую и такую же достойную, как ты сам.

      Добрейший пан Михал тотчас растрогался:

      – Да заиграй мне кто на флейте, и то бы мне не было приятней слушать!

      Шум за столом все усиливался и прервал дальнейший разговор, да и дело дошло уже до чар. Гости все больше оживлялись. Полковники спорили о будущей войне, хмурили брови и бросали огненные взгляды.

      Заглоба на весь стол рассказывал об осаде Збаража, и слушателей бросало в жар, и сердца проникались отвагой и воодушевлением. Казалось, дух бессмертного Иеремии слетел в эту залу и богатырским дыханием наполнил души солдат.

      – Это был полководец! – сказал знаменитый полковник Мирский, который командовал всеми гусарами Радзивилла. – Один раз только я его видел, но и в смертный час буду помнить.

      – Юпитер с громами в руках! – воскликнул старый Станкевич. – Будь он жив, не дошли бы мы до такого позора!

      – Да! Он за Ромнами приказал леса рубить, чтобы открыть себе дорогу к врагам.

      – Он виновник победы под Берестечком.

      – И в самую тяжкую годину Бог прибрал его!

      – Бог прибрал его, – возвысив голос, повторил Скшетуский, – но остался его завет будущим полководцам, правителям и всей Речи Посполитой: ни с одним врагом не вести переговоров, а всех бить!

      – Не вести переговоров! Бить! – повторило десятка два сильных голосов. – Бить! Бить!

      Страсти разгорались в зале, кровь кипела у воителей, взоры сверкали, и все больше распалялись подбритые головы.

      – Наш князь, наш гетман последует его завету! – воскликнул Мирский.

      Но тут огромные часы на хорах стали бить полночь, и в ту же минуту задрожали стены, жалобно задребезжали стекла, и гром салюта раздался во дворе замка.

      Разговоры смолкли, воцарилась тишина.

      Вдруг с верхнего конца стола послышались крики:

      – Епископ Парчевский лишился чувств! Воды!

      Поднялось замешательство. Некоторые гости повскакали с мест, чтобы получше разглядеть, что случилось. Епископ не лишился чувств, но так ослаб, что дворецкий поддерживал его сзади за плечи, а жена венденского воеводы брызгала ему в лицо водой.

      В эту минуту второй салют потряс стекла, за ним третий, четвертый…

      – Vivat Речь Посполитая! Pereant hostes![43] – крикнул Заглоба.

      Однако новые салюты заглушили его слова. Шляхта стала считать залпы:

      – Десять, одиннадцать, двенадцать…

      Стекла

43

Да погибнут враги! (лат.)