Потоп. Генрик Сенкевич

Прости, вельможная панна, что в титуле ошибся…

      – Пустая это ошибка, – возразила панна Александра, – и такому красноречивому кавалеру она ничуть не вредит…

      – Ясновельможная панна ловчанка, милостивая наша благодетельница! Не знаю, что мне славить приличествует от всей Оршанской земли, то ли красоту твоей милости и твои добродетели, то ли несказанное счастье ротмистра и соратника нашего, пана Кмицица, ибо если бы даже воспарил я до облаков, вознесся до облаков… до самых, говорю, облаков…

      – Да слезай уж с этих облаков! – крикнул Кмициц.

      Все кавалеры при этом так и прыснули со смеху, но тут же, вспомнив наказ Кмицица, поднесли руки к усам.

      Кокосинский вконец смешался, покраснел и сказал:

      – Приветствуйте сами, идолы, коль меня смущаете!

      Но панна Александра снова взялась кончиками пальцев за платье.

      – Не сравняться мне с вами в красноречии, – сказала она, – одно только знаю, что недостойна я тех почестей, которые воздаете вы мне от имени всех оршанцев.

      И она снова присела с необычайным достоинством, а оршанским забиякам не по себе стало в присутствии этой благовоспитанной панны. Они силились показать свою учтивость, но все у них как-то не получалось. Тогда они усы стали щипать, нести какую-то околесицу, руки класть на сабли, пока Кмициц не сказал наконец:

      – Мы сюда целым поездом приехали, как на масленой, хотим взять тебя, панна Александра, с собой и прокатить лесом в Митруны, как вчера уговорились. Санный путь чудесный, да и морозец Бог послал знатный.

      – Я уже тетю послала в Митруны, чтобы она приготовила нам покушать. А сейчас подождите немного, я потеплей оденусь.

      С этими словами она повернулась и вышла, а Кмициц подскочил к своим друзьям:

      – А что, милые барашки, не княгиня?.. Что, Кокошка? Мне говорил: оседлала, а почему же сам как мальчишка стоял перед нею? Где ты видал такую?

      – Нечего было надсмехаться; хоть и то надо сказать, не думал я, что придется держать речь перед такой особой.

      – Покойный подкоморий, – сказал Кмициц, – больше с нею не дома, а в Кейданах живал, при дворе князя воеводы или у Глебовичей, там она и набралась придворных манер. А хороша-то как, а? Да вы всё еще рот раскрыть не можете!

      – Показали себя дураками! – со злостью воскликнул Раницкий. – Но самый большой дурак Кокосинский!

      – Ах ты предатель! Меня небось локтем подталкивал, а надо было самому с твоей рябой рожей попробовать!

      – Мир, барашки, мир! – сказал Кмициц. – В восторг приходить можете, а браниться – нельзя.

      – Я бы за нее в огонь и воду! – воскликнул Рекуц. – Руби голову, Ендрусь, с плеч, я от своих слов не откажусь!

      Однако Кмициц и не думал рубить ему голову с плеч, напротив, он был доволен, крутил ус и победоносно поглядывал на друзей. Тем временем вошла панна Александра в куньей шапочке, под которой ее белое личико казалось еще белей. Все вышли на крыльцо.

      – Мы в этих санях поедем? – спросила панна Александра, показывая на серебристого медведя. –