История русского шансона. Максим Кравчинский

и то, что К.Ф. Рылеев совместно с А.А. Бестужевым первые оценили народные песни как агитационное средство. Оба декабриста создали ряд песен на ходовые мелодии народных и солдатских песен, перефразируя их текст, чтобы внедрить в массы близкие и понятные им песни, но с новым идеологическим содержанием. Под влиянием декабристов, проявивших большой интерес к казачьим и разбойничьим песням, Пушкин начинает с еще большим вниманием вслушиваться в эти мотивы».

      Помните строки из «Евгения Онегина»?

      Мелькают версты; ямщики

      Поют и свищут, и бранятся…

      Надулась Волга; бурлаки,

      Опершись на багры стальные,

      Унывным голосом поют

      Про тот разбойничий приют…

      В 1821 году под впечатлением от встречи с обитателями Кишиневского централа, где при нем обсуждался случившийся побег, Александр Сергеевич создал знаменитого «Узника»:

      Сижу за решеткой в темнице сырой.

      Вскормленный в неволе орел молодой…

      Широко известно, что Пушкин дважды находился в ссылке, но гораздо меньше отражен факт пребывания поэта под арестом в Кишиневе в марте 1822 года, куда он был заключен за драку с молдавским вельможей.

      Мой друг, уже три дня

      Сижу я под арестом

      И не видался я

      Давно с моим Орестом…

      Многие творения поэта были положены на музыку, некоторые еще при его жизни становились фольклором. Чуть измененное стихотворение «Черная шаль» кочевало из песенника в песенник под названием «молдавская песня». Ну, кто рискнет заявить, что это не классический образец «жестокого романса»?

      Гляжу, как безумный, на черную шаль,

      И хладную душу терзает печаль.

      Когда легковерен и молод я был,

      Младую гречанку я страстно любил;

      Прелестная дева ласкала меня,

      Но скоро я дожил до черного дня.

      Однажды я созвал веселых гостей;

      Ко мне постучался презренный еврей;

      «С тобою пируют (шепнул он) друзья;

      Тебе ж изменила гречанка твоя».

      Я дал ему злата и проклял его

      И верного позвал раба моего.

      Мы вышли; я мчался на быстром коне;

      И кроткая жалость молчала во мне.

      Едва я завидел гречанки порог,

      Глаза потемнели, я весь изнемог…

      В покой отдаленный вхожу я один…

      Неверную деву лобзал армянин.

      Не взвидел я света; булат загремел…

      Прервать поцелуя злодей не успел.

      Безглавое тело я долго топтал

      И молча на деву, бледнея, взирал.

      Я помню моленья… текущую кровь…

      Погибла гречанка, погибла любовь!

      С главы ее мертвой сняв черную шаль,

      Отер я безмолвно кровавую сталь.

      Мой раб, как настала вечерняя мгла,

      В дунайские волны их бросил тела.

      С тех пор не целую прелестных очей,

      С тех пор я не знаю веселых ночей.

      Гляжу, как безумный, на черную шаль,

      И хладную душу терзает печаль.

      В романе Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы» описана сцена в захудалой харчевне: «…В «Утешительной» удовлетворяется эстетическое чувство подвального