Михайловский замок (сборник). Ольга Форш

поднял голову, краска прилила к побледневшим щекам; с гордостью, тихо, но твердо он вымолвил:

      – Ежели здания предполагаемые почему-либо построены не были, но по важности своей, по высоте архитектурного знания стоят превыше многих построенных, потомство обязано сохранить их в своей памяти – ради себя самих, ради искусства, ради истории отечественной.

      За несколько витиеватыми словами Баженова не только молодой Росси, все одеревенелые в службе академические чиновники и адъюнкты застарелой живописи почувствовали и на миг разделили обиду изломанного жизнью гениального строителя.

      Вдруг Росси, подойдя близко к Баженову, сказал, краснея, со слезами на глазах:

      – Василий Иванович, поверьте, мы высоко чтим вас, великого зодчего и учителя нашего.

      Приветливо встретила гостей жена Баженова, Аграфена Лукинична. Взял ее Василий Иванович, сироту, из дому своего близкого друга – Федора Каржавина, хорошего переводчика и неугомонного путешественника. Грушенька была воспитанница его родителей.

      В необыкновенно светлой столовой с обилием благоуханных цветов было радостно. Дикий виноград из трельяжа выбрался высоко над окнами и, путешествуя по стене, заткал ее живым зеленым ковром.

      – Прямо зимний сад, – сказал Баженов, обводя жестом стены, – таков вкус моей хозяйки, ее вкусу я радуюсь.

      – Еще бы вам не радоваться, – смеясь, сказал Воронихин, – ежели благодаря этому вкусу она выбрала в супруги именно вас.

      – Претонкий вы комплиментщик, Андрей Никифорович, – чуть покраснела Грушенька, – недаром вы в высшем свете пребываете… А вот я вам по-домашнему напрямик скажу, пересядьте-ка все от стола к камину. И помягче там на диване, и хозяйке дадите простор.

      Грушенька вышла из комнаты готовить чай, а Баженов с Воронихиным уселись перед огнем на диване.

      Росси сел поодаль, чтобы видеть их обоих и навеки запечатлеть в своей памяти их столь разные, но, каждое по-своему, прекрасные лица.

      От безыскусственной доброты Аграфены Лукиничны ему стало так ласково, как будто он попал наконец в настоящий родной дом. Тем более что замечательные два человека, которые сидели перед ним так близко, были для него самыми дорогими на свете. Баженов тихо, с видимым облегчением, сказал:

      – Ну вот, если мое последнее желание исполнится и затеянное издание «Архитектуры Российской» выйдет, как мною задумано, я буду доволен. Я умру спокойно, потому что, хотя бы в проектах, моя большая работа останется для потомков. – Он сел ближе к Воронихину и обнял его: – Бессонная ночь была у меня нынче, Андре. Вспомнил я все свои огорчения на родине и великую хвалу и признание в Европе…

      – Шутка ли, – весело усмехнулся он, как бы не доверяя своим словам, – ведь я член четырех академий, и король французский предлагал мне остаться у него придворным архитектором. Но нет, не мог я жить вдали от дорогой моей родины, хоть бы и в королевском почете. Только здесь, для своих хотел строить… Нечего сказать – много настроил… Воздвигал – разрушали.