Михайловский замок (сборник). Ольга Форш

к позировавшей ему женщине, сказал:

      – На сегодня, Машенька, довольно. Спасибо тебе – танцуешь, как Сильфида, а сидишь, как мраморная богиня.

      Маша привстала, спокойно поклонилась Росси и пересела в глубокое кресло. Взяв книжку со стола, она, казалось, погрузилась в чтение.

      Росси внутренне рассердился: Маша отлично знала о дружбе его с Митей, и естественно было бы ей смутиться, вспыхнуть, смешаться при встрече с человеком, которому, наверное, уже известно ее гнусное коварство. И, не удостаивая Машу вниманием, Росси отошел с Воронихиным к окну.

      Архитектор был, как обычно, одет щегольски, с красиво причесанной головой и белоснежным батистовым жабо, от которого холеное его лицо казалось еще значительнее. Но вместо свойственной ему тонкой иронической усмешки и несколько скованной сдержанности все существо его выражало какое-то нежданно радостное удовлетворение.

      – Счастлив увидать вас в столь добром здоровье, Андрей Никифорович, вы словно именинник сегодня, – восхитился им Росси. – Счастлив за вас, если у вас радость.

      – Именинник и есть, – засмеялся Воронихин. – Веря твоим искренним ко мне чувствам, Шарло, – Воронихин посмотрел ему в глаза своим внимательным, твердым взглядом, – тебе одному из первых рад я сказать, что мне фортуна весьма улыбнулась. Сегодня граф Строганов приказал мне готовиться к конкурсу на составление проекта большого Казанского собора.

      – Как! Разве эта постройка уже не поручена императором Камерону?

      – Камеронов проект, как и следовало ожидать, императору не понравился. На минуту удалось ему заглушить в себе нелюбовь к великому зодчему екатерининского времени, но вот новая внезапная вспышка гнева против всех любимцев его матери – и проект уже не принят, осужден. Требуется нечто весьма грандиозное, не совсем в духе гения Камеронова. Дан пока негласный приказ о конкурсе – я включен.

      – И выйдете победителем! – восторженно сказал Росси. – От души вам желаю…

      – И сам я себе желаю того же, – чарующе улыбнулся Воронихин, словно осуждая нескромность своего пожелания. – Но почему ты, Шарло, не спрашиваешь у меня разрешения взглянуть на портрет Сильфиды?

      – Разрешите, Андрей Никифорович? – Росси покраснел, как мальчик, чья злая мысль вдруг обнаружена.

      Воронихин вывел на свет мольберт с большим поясным портретом. Несколько суховато, но как-то глубоко, изнутри выразительно подчеркнут данный в теплых вечерних тонах характер Маши. Не в балетном, в простом домашнем платье. Строго, как у молодой монахини, только что принявшей постриг, смотрели ее большие невеселые серые глаза. Очень молодое лицо носило печать душевной зрелости, которая дается только способностью глубоких постижений. Рот пленительной формы, с чуть поднятыми в неразрешенной улыбке губами, выражал характер незаурядной непреклонности.

      Замечательное лицо Маши, рассказанное большим искусством Воронихина, вдруг глубоко взволновало и тронуло Карла, между тем как к живой женщине,