Сочинения. Владимир Маяковский

с Мефистофелем в небесном паркете!

      Я знаю —

      гвоздь у меня в сапоге

      кошмарней, чем фантазия у Гете!

      Я,

      златоустейший,

      чье каждое слово

      душу новородит,

      именинит тело,

      говорю вам:

      мельчайшая пылинка живого

      ценнее всего, что я сделаю и сделал!

      Слушайте!

      Проповедует,

      мечась и стеня,

      сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

      Мы

      с лицом, как заспанная простыня,

      с губами, обвисшими, как люстра,

      мы,

      каторжане города-лепрозория,

      где золото и грязь изъязвили проказу, —

      мы чище венецианского лазорья,

      морями и солнцами омытого сразу!

      Плевать, что нет

      у Гомеров и Овидиев

      людей, как мы,

      от копоти в оспе.

      Я знаю —

      солнце померкло б, увидев

      наших душ золотые россыпи!

      Жилы и мускулы – молитв верней.

      Нам ли вымаливать милостей времени!

      Мы —

      каждый —

      держим в своей пятерне

      миров приводные ремни!

      Это взвело на Голгофы аудиторий

      Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,

      и не было ни одного,

      который

      не кричал бы:

      «Распни,

      распни его!»

      Но мне —

      люди,

      и те, что обидели —

      вы мне всего дороже и ближе.

      Видели,

      как собака бьющую руку лижет?!

      Я,

      обсмеянный у сегодняшнего племени,

      как длинный

      скабрезный анекдот,

      вижу идущего через горы времени,

      которого не видит никто.

      Где глаз людей обрывается куцый,

      главой голодных орд,

      в терновом венце революций

      грядет шестнадцатый год.

      А я у вас – его предтеча;

      я – где боль, везде;

      на каждой капле слезовой течи

      распял себя на кресте.

      Уже ничего простить нельзя.

      Я выжег души, где нежность растили.

      Это труднее, чем взять

      тысячу тысяч Бастилий!

      И когда,

      приход его

      мятежом оглашая,

      выйдете к спасителю —

      вам я

      душу вытащу,

      растопчу,

      чтоб большая! —

      и окровавленную дам, как знамя.

3

      Ах, зачем это,

      откуда это

      в светлое весело

      грязных кулачищ замах!

      Пришла

      и голову отчаянием занавесила

      мысль о сумасшедших домах.

      И —

      как в гибель дредноута

      от душащих спазм

      бросаются в разинутый люк —

      сквозь свой

      до крика разодранный глаз

      лез, обезумев, Бурлюк.

      Почти окровавив исслезенные веки,

      вылез,

      встал,

      пошел

      и с нежностью, неожиданной в жирном человеке

      взял и сказал:

      «Хорошо!»

      Хорошо, когда в желтую кофту

      душа