Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники. Лев Павлищев

ему дружески голову добрейшая Анна Петровна Керн, подруга матери, воспетая дядей в стихах «Я помню чудное мгновенье», а Глинкой – в романсе на те же слова.

      Анна Петровна, женщина умная, не обиделась на довольно пошлую выходку Соболевского, а только, сделав ему дружеский выговор, посоветовала не терять досуги на пустяки, а обратить талант рифмоплетства к чему-нибудь более путному.

      Вот выходка Соболевского, сообщенная мне матерью:

      Ну, скажи, каков я?

      Счастлив беспримерно;

      Баронесса Софья

      Любит меня верно,

      Слепее крота…

      Я же легче серны,

      Влюбленнее кота,

      У ног милой Керны…

      Эх!! как они скверны!

      В заключение не могу не вспомнить шутку Соболевского по адресу известной поэтессы Р.:

      Ах! зачем вы не бульдог,

      Только пола нежного!

      Полюбить бы я вас мог,

      Очень больше прежнего!

      Ах! зачем вы не бульдог

      С поступью, знать, гордою,

      С четвернею белых ног,

      С розовою мордою!

      Как не целовать мне лап,

      Белых, как у кролика,

      Коль лобзанье ног у пап

      Счастье для католика?..

      Быть графиней, что за стать?

      И с какою ручкою

      Вы осмелитесь сравнять

      Хвостик с закорючкою?..

      Дед, Сергей Львович Пушкин, приезжал два раза к дочери в Варшаву на все лето: первый раз в 1842 году, второй – в 1846 году; при нем тогда выдержал я экзамен в третий класс гимназии, по окончании которого дед сам надел на меня мундирчик и благословил иконой. Тогда видел я деда в последний раз: в 1848 году он скончался семидесяти семи лет от роду.

      Глава X

      После кончины Сергея Львовича моя мать ездила в Петербург определить меня в закрытое заведение, а также и для раздела наследства. Там встретила она в последний раз Льва Сергеевича, тоже приехавшего в столицу из Одессы, где, после перехода в гражданскую службу, он состоял членом таможни; умер дядя Лев в Одессе же, ровно четыре года спустя.

      Осенью 1851 года моя мать переселилась в Петербург, чтобы наблюдать за окончательным образованием детей. Отец же, связанный службою, остался в Варшаве.

      Прожив в Польше девятнадцать лет сряду, мать никак не могла научиться по-польски, уверяя, что ей слышатся звуки псковского наречия, с «дзяканьем» и «дзюканьем», – наречия, изучение которого показалось ей совершенно ненужным. Прислугу она приучала объясняться по-русски, причем вражду национальную считала непонятной мелочью, не постигая польского фанатизма и ненависти поляков к русским. «Господ поляков, – говорила она мне, – никак не убедишь в том, что русский, поляк, китаец, англичанин, эфиоп да немец – все одинаково рождаются, очень много страдают, очень мало радуются и, наконец, возвращаются к общему Небесному Отцу. Господь Иисус Христос искупил всех. Апостол же Павел сам сказал: Несть Эллин и Иудей, варвар и Скиф, раб и свобод, но всяческая и во всех Христос».

      Принцип этот не мешал ей, однако, быть патриоткой, но патриоткой