Неизвестный Шекспир. Кто, если не он. Георг Брандес

волю буйную несчастье плетью бьет.

      Все то, что видит глаз небесный, что живет

      В морях и в воздухе; и на земле – все в рамки

      Свои заключено; самцам покорны самки

      Зверей, и рыб, и птиц, и этого всего

      Властитель – человек, в ком больше божество

      Себя явило. Он владыка над землею

      И над бездонною пучиною морскою.

      …………………………………………..

      Он также властелин и над своей женою:

      И потому должна ты быть его слугою.

      В последнем действии пьесы Адриана в разговоре с игуменьей обвиняет своего мужа в том, что он питает любовь к другим женщинам:

      Игуменья.

      За это

      Бранить его вам следовало.

      Адриана.

      О,

      Я сколько раз бранила!

      Игуменья.

      Верно слишком Умеренно?

      Адриана.

      Насколько позволял Мой кроткий нрав

      Игуменья.

      Конечно, не при людях?

      Адриана.

      Нет, и при них.

      Игуменья.

      Не часто, может быть?

      Адриана.

      Мы ни о чем другом не говорили.

      В постели я ему мешала спать

      Упреками; от них и за столом

      Не мог он есть; наедине лишь это

      Служило мне предметом всех бесед;

      При людях я на это намекала

      Ему не раз; всегда твердила я,

      Что низко он и гадко поступает.

      Игуменья.

      Вот отчего и помешался он.

      Речь ядовитая жены ревнивой

      Смертельный яд, смертельнее, чем зуб

      Взбесившейся собаки. Нарушала

      Ты сон его упреками – и вот

      Бессонница расстроила рассудок.

      Ты говоришь, что кушанья его

      Укорами ты вечно приправляла;

      Но при еде тревожной не варит,

      Как следует желудок – и родится

      От этого горячки страшный пыл.

      Совершенно так же бросается в глаза заключительное место в шекспировской переработке старинной пьесы «Укрощение строптивой». По-видимому, он выполнил этот труд по заказу своих товарищей и отнесся к нему слегка. Язык и стих менее тщательно разработаны, чем в его других юношеских комедиях; но, если мы подробно сличим с подлинником шекспировскую пьесу, в заглавии которой строптивая женщина получила определенный член (the) вместо неопределенного (а), то, как ранее в трагедии, так теперь в комедии нам откроется возможность как нельзя лучше заглянуть во внутреннюю мастерскую поэта. Мало найдется примеров более поучительных, чем этот.

      Многие, наверно, задавались вопросом, что имел в виду Шекспир, вставляя именно эту пьесу в рамку, знакомую нам по пьесе Гольберга «Jeppe paa Bjerget». Ответ будет тот, что он ровно ничего не имел при этом в виду. Он просто-напросто взял эту рамку из своего оригинала. Впрочем, он с начала до конца исправил, переделал, более того, создал заново старую пьесу, которая не только гораздо более неуклюжа и груба, чем шекспировская, но, при всей своей неуклюжести и детскости, лишена соли и силы.

      Всего резче почувствуем мы, однако, разницу,