Очертя голову. Маргарита Ардо

его взгляд даже завязками от купальника!

      Пытаясь не показывать никому своих расстроенных чувств, я наклонилась за полотенцем.

      «И чего это я? Паша никогда не проявляет чувств на людях, считает это пошлым. Он просто такой, и я такая. Что на меня нашло?», – начала уговаривать я себя.

      Но тут Красиков передумал и обхватил мою талию. Потянул и прижал меня к себе. Как всегда, немного скованный.

      – Иди сюда, крошка!

      Я оттаяла мгновенно, улыбнулась и мысленно поблагодарила его за то, что облегчает мне задачу. Пусть «Синие шортики» поймёт, что я занята, и нет необходимости мне вот так подмигивать. Абсолютно никакой! И вообще пляж большой. Здесь мы отдыхаем, и всё тут!

      Паша вдруг добавил мне на ухо:

      – Обними меня, Сончик! Давай, я разрешаю. Пусть французы видят, что мы тоже знаем толк в этом деле. Достал этот Маню: вы северная нация, северная нация! Как будто сам себе не отморозил всё на полярной станции!

      А мне вдруг самой стало холодно, как на полюсе, несмотря на жару Средиземноморского солнца. Я почувствовала тепло от моих друзей и холод между нами с Пашей. Или это только мой мокрый купальник? Я выглянула из-за плеча Красикова, и увидела, как безмятежно уходит к пальмам на набережной «Синие Шортики». Гибкий, раскрепощённый, как гепард, с футболкой в руке. Свобода в каждом движении, в перекатывающихся под атласной кожей мышцах.

      Паша похлопал меня ладонью по спине. Маню с Дахой рассмеялись. Вдалеке зазвонил колокол на какой-то яхте. Пахло морем и песком. И мне снова стало ужасно стыдно. И завидно…

      Глава 4

      Вчера Лука весь вечер за ней наблюдал, набравшись поистине грандиозного терпения. «Не торопиться!» – велел он себе и, кажется, это было весьма разумно. Он ещё в университете любил прорабатывать матчасть для эссе. А в наблюдении и подготовке тоже особый вкус – тонкая игра, от которой можно получить удовольствие. Сложный путь к цели делает его прекраснее, а цель – желаннее.

      Лука себя показал и принялся вести осаду. И только слепой не увидел бы, что русская Boccасcina[1] с подчёркнутой талией и красивыми бёдрами подглядывает за ним, касается своими светлыми, как ночные мотыльки, испуганными ресницами его голого живота и чуть ниже, рук и плеч, оценивает и чувственно прикусывает нижнюю губу, тает зелёно-голубыми, как море на отмели, глазами. Отирает платком предательские капельки пота на дивной, нежной шее.

      В отличие от местных дам и туристок, делала это Боккачина, как Лука её про себя прозвал, тайком. Пряталась за журнал, за подругу, притворялась, что беззаботно резвится на горячем песке, бежит, соблазнительно показывая бёдра, в море, а он, Лука, просто так мимо проходил. Детский сад! Или особое русское кокетство, незнакомое итальянскому характеру…

      Но тем интереснее! Ведь Лука подмечал, как менялся тембр её голоса при его появлении, взгляды воришки и намеренно непринуждённый смех. Кстати, прекрасная привычка туристов – выбирать для отдыха на пляже каждый день один и тот же пятачок – поближе к дому. Можно было не менять место осады.

      В

1

(итал.) Боккачино – «рюмочка», используется с намеренной ошибкой в окончании, исправленном на женское «а», имея в виду фигуру героини и не только